Читать книгу "Холодная рука в моей руке - Роберт Эйкман"

Майор Валетайн был товарищем моего отца по окопам. Впервые я увидел его, когда он уже после гибели отца нанес визит моей матери. Однажды майор, все еще в военном мундире, появился у нас; в ходе разговора он упомянул, что война кардинально изменила литературные вкусы многих людей, и ныне они хотят читать совершенно не те книги, что читали раньше. Свое выходное пособие он собирался использовать на то, чтобы основать издательство. В ту пору мне было восемнадцать, и я не сомневался в существовании непреодолимой пропасти, пролегающей между пирамидой из золота, которая требуется для основания самого скромного издательства, и жалкой горсткой майорского выходного пособия. Кое-что в этом вопросе я смыслил, так как, решив стать писателем, каждый вечер, укладываясь в постель, непременно раскрывал «Ежегодник писателей и художников» и читал до тех пор, пока все сведения и даже туманные намеки, содержащиеся в этом издании, не въедались мне в подкорку. Но, естественно, свое мнение я держал при себе, так как в те времена зеленые юнцы не дерзали перечить взрослым мужчинам, не говоря уже о взрослых мужчинах, являвшихся героями войны; наградой за сдержанность стало обещание время от времени снабжать меня «редакторской работой»; вне всякого сомнения, Валентайн решил помочь мне не только в память об отце, но и потому, что заметил очевидные материальные затруднения моей матери. Так как американский термин «редактор» в ту пору не слишком широко использовался в издательском деле, друг моего отца, несомненно, желал показать, что намерен поставить дело на самую современную ногу. До войны он был внештатным журналистом. Рассказал об этом мне, вероятно, потому что надеялся – журналистское прошлое поможет ему добиться успеха; надо сказать, подобное случалось редко.

С формальной точки зрения, я получил самое что ни на есть дешевое и посредственное образование; домашняя жизнь, неспокойная и скудная, меня тяготила. На мое счастье, формальное образование мало что значит для большинства людей творческих профессий (и, согласно моему опыту, для всех прочих людей оно значит намного меньше, чем это принято считать). Желая «писать», я не имел даже отдаленного понятия, как зарабатывать этим деньги; в этом смысле я являл собой, что называется, чистый лист; при мысли о том, что деньги мне придется зарабатывать каким-либо способом, не имеющим отношения к литературе, меня охватывал приступ паники. Валентайн ясно дал понять, что не имеет возможности предоставлять мне работу в количествах, достаточных для того, чтобы я мог содержать себя; однако он обещал, что подачки будут поступать более или менее регулярно. Так или иначе, я схватился за его предложение с радостью и облегчением. В тот же вечер я объяснился с матерью (майор Валентайн не мог остаться на ужин, что было и к лучшему) и через месяц переехал в маленькую квартирку на Бранденбургской площади.

Валентайн так и не достиг процветания, которое позволило бы ему платить мне больше, чем на первоначальном этапе; но я, трезво оглядевшись по сторонам, постепенно научился писать весьма убедительные письма и, обеспечив себя самыми разнообразными приработками, смог приступить к работе над своим первым романом.

К тому времени издательская деятельность майора Валентайна закончилась: порнография никогда – уверен, что имею право употребить здесь именно слово «никогда» – не бывает столь доходна, как это может показаться (я имею в виду порнографию, которая признает себя таковой). Года через три-четыре Валентайн, распростившись с издательскими амбициями, перешел сначала в школьные учителя, а потом вернулся в армию в качестве инструктора. В конце концов он женился. Согласно общепринятым стандартам, то был поздний брак; тем не менее он женился на женщине, которая была даже старше его годами, и она сделала его счастливым – или, точнее сказать, не помешала ему оставаться таковым, ибо он имел счастливый нрав от природы. Я несколько раз наносил супругам визиты и убедился в том, что женитьба оказала на жизнь Валентайна самое благотворное воздействие. Более того, он дослужился до звания подполковника. Полагаю, он служил в территориальных войсках. Даже смерть его можно было счесть удачной: он погиб в результате несчастного случая на рыбалке, и кончина его, как говорят, была мгновенной.

Как я уже сказал, в доме на Бранденбургской площади я поселился в мансарде; ниже обитали еще два арендатора.

На втором этаже размещался офис политического еженедельника под названием «Свобода». Хотя издание это выходило на английском, штат его, как мне казалось, целиком состоял из иностранцев, причем некоторые из них владели английским столь плохо, что, случайно встречаясь со мной в подъезде, с трудом поддерживали разговор о погоде или же уборке лестниц. Кстати, в течение тех шести месяцев, которые мы обитали под одной крышей, я сталкивался с сотрудниками еженедельника бессчетное количество раз и был поражен их количеством и разнообразием. То, что газета способна прокормить такую прорву людей, не могло меня не удивлять, тем более что издание, не слишком известное широкой публике, вряд ли могло похвастать большими тиражами. Время от времени я извлекал экземпляры газеты из мешков с мусором, выставляемых вечером на площадку.

На первом этаже проживала молодая пара, несомненно относившаяся к категории интеллектуалов. Правда, в то время муж служил в местном отделении широко известной продовольственной компании, а жена неполный день работала в кредитной букмекерской конторе. Подобное положение вещей было следствием того, что у них имелось четверо детей, естественно, требовавших немалых расходов.

Даже самый младший из их отпрысков уже ходил в школу; вернувшись из своей букмекерской конторы, молодая мать порой давала себе короткую передышку и, прежде чем отправиться за детьми, залетала в мою мансарду, чтобы выпить чашечку кофе и поболтать.

Поначалу я не слишком ею интересовался. Она была замужней женщиной, живущей со мной в одном доме, и не более того. Однако визиты ее становились все более частыми, почти ежедневными; правда, уходя, она никогда не говорила, заглянет ли завтра, что меня слегка нервировало. Про себя я порой досадовал, что визиты ее отвлекают меня от писательского творчества или же редакторской работы. Излишне говорить, что досада эта не была слишком сильна и длилась недолго. Медлительность, которую я проявлял на первых порах, была естественна для молодого мужчины, воспитанного в духе уважения к традиционным ценностям. Однако вскоре я стал ожидать ее визитов с нетерпением, что не могло не сказаться на моей работе; она по-прежнему отказывалась говорить, придет ли завтра, и я по-прежнему сожалел об этом, но уже по иным причинам, чем раньше.

– Я просто не могу тебе сказать, что будет завтра, – повторяла она в ответ на все мои вопросы. – Мы должны радоваться тому, что дает нам сегодняшний день.

Но подобный взгляд не помогал, а напротив, мешал мне наслаждаться настоящим.

Звали ее Морин, а мужа ее – Гилберт. Как-то раз она пригласила меня заглянуть к ним после ужина, но визит оказался не слишком удачным. Муж, утомленный напряженным рабочим днем, сидел на диване и читал «Нью Стейтсмен»; двое или трое детей, достаточно больших, чтобы не отправлять их спать сразу после ужина, без конца хохотали и сыпали вопросами. Больше мы, насколько я помню, подобных попыток не повторяли.