Читать книгу "Афанасьева, стой! - Олеся Стаховская"

– Семёнов, я так больше не могу! Меня сейчас стошнит!

– Я понял, Арина. Иди на улицу.

– А ты? – Семёнова было жалко, но себя я жалела больше.

– Я тоже не собираюсь здесь задерживаться. Иван Сергеевич, собирайтесь. Поедете с нами. И захватите рубиновый гарнитур и паспорт. Даю вам десять минут. Пожалуй, подожду на лестничной площадке.

Я не бросила Семёнова в беде и осталась с ним возле входной двери, ожидая, пока оденется и выйдет бывший муж оперной примы. Мужчина собрался быстрее того времени, которое отмерил ему напарник. Теперь он выглядел немного пристойнее. Мятые заляпанные брюки, старое пальто неопределяемой расцветки и стоптанные, не по погоде лёгкие туфли. В одной руке он держал обшитую чёрным бархатом плоскую коробку, в другой сжимал кепку. Семёнов забрал коробку.

– Паспорт?

Мужчина продемонстрировал документ, удостоверяющий личность.

– Не отдам! – воспротивился он попыткам забрать паспорт. – Ещё неизвестно, кто вы такие и куда меня везёте. Вдруг продать надумаете.

– Ага, на органы. Интересно, найдется хоть один здоровый в этом изношенном организме?

– Я вас попрошу, молодой человек, – высокомерно возмутился хозяин квартиры. – Имейте уважение к людям старше вас.

Семёнов окинул мужчину тяжёлым взглядом.

– Что же вы встали, молодые люди? Ведите меня. Сдавайте властям.

Всю дорогу до Управления бывший муж Алины Коностовой нёс пьяный бред. Жаловался на жестокую жизнь, громко вздыхал и артистично всхлипывал. Когда стало совсем невмоготу, Семёнов включил магнитолу, прибавил звук. Мужчина продолжал что-то бубнить, но за басами и ударными до нас не доносилось ни звука.

В кабинете Семёнов занял свой рабочий стол, запустил компьютер и приготовился записывать признательные показания. Мужчина сотрудничать не согласился. Потребовал водки и женщин. Меня он за женщину не считал. Но я ни капли не расстроилась.

– Захар Матвеевич, сделайте что-нибудь! – взмолился парень. – Или у нас будет труп. Не мой, сразу предупреждаю.

– Успокойся, Алексей. Сейчас мы приведем Ивана Сергеевича в чувство.

– Нет, я не дамся! – закричал тот, нелепо размахивая руками. – Я не позволю! У меня есть честь, достоинство, права, Конституция! Это произвол! Не подходите ко мне! Не приближайтесь! Я вас боюсь!

Ведун, игнорируя вопли, подошёл к мужчине, который сжался на стуле, предполагая, видимо, что его сейчас будут бить. Лично я бы ему двинула, честное слово! Достал уже! Но Захар Матвеевич поступил гораздо гуманнее. Просто поводил ладонями над головой подозреваемого, от чего взгляд последнего приобрёл осмысленное выражение.

– Кхм… Мне бы водички, если можно, – хриплым трагичным голосом подло оклеветанного друзьями и близкими и незаслуженно гонимого человека произнёс мужчина.

Я налила воды из графина, протянула стакан. Мужчина жадно глотал воду, дёргая кадыком и роняя капли на худую, заросшую щетиной шею с синей обвислой кожей.

– Благодарю вас.

– Ещё?

Робкое:

– Если можно.

Когда он утолил жажду, Семёнов приступил к допросу. С полом и возрастом всё было понятно.

– Род занятий.

– Артист.

– Это мы уже поняли. А конкретнее?

– Я известный оперный певец. Солист Большого театра Муромов Иван Сергеевич.

– То, что вы Муромов Иван Сергеевич, нам известно. А вот насчет Большого театра – это, безусловно, новость, – съязвил коллега.

– Алексей, Иван Сергеевич действительно когда-то выступал в Большом театре, – вступился за мужчину ведун. – В оперной труппе. Баритон, если не ошибаюсь?

– Всё верно, – с достоинством кивнул бывший солист. – Серебряный голос России.

– А почему не золотой? – с прежней насмешкой поинтересовался Семёнов.

– Потому что золотой голос – это известная всем нам Коностова Алина Рудольфовна. Моя супруга. Бывшая, правда.

– И зачем же вы у бывшей супруги гарнитур увели?

– По личным мотивам.

– Планировали продать?

– Ни в коем случае! Какая пошлость! Как вы могли подумать! Я не такой! Я замыслил месть. Страшную, коварную. Я хотел, чтобы она страдала, изводилась, мучилась. Подозревала всех. В том числе близких. Нет, близких в первую очередь! Чтобы она погрузилась в беспросветное отчаяние. Потом бы я вернул рубины, а она исполнилась благодарности.

– Бред какой-то! – прокомментировал Семёнов.

– Протестую!

– Что вам сделала супруга? Бывшая. Она же вас жильём обеспечила, помогает материально. За что ей мстить?

– За растраченную молодость! За загубленный гений! Вот за что.

– Белая горячка.

– Вы ничего не смыслите в жизни, юноша! Будь вы постарше, поняли бы меня. Проживи вы мою жизнь… Эх, да что там! Куда вам! Кому я объясняю!

– Вы не горячитесь. Объясните спокойно. Думаю, я смогу вас понять.

– Всегда на вторых ролях! Всю жизнь в тени! В тени блистательной, сиятельной и прочая. Тьфу! А ведь когда-то ради меня люди из Европы и Штатов приезжали. Пока Алина в Большой не пришла. После её появления меня перестали замечать, перестали ценить. Начали игнорировать, насмехаться, презирать. Но за что? За что, я вас спрашиваю?! Мерзкие людишки, гадкие, подлые завистники. Вокруг меня всегда были враги. И главный враг – она!

– И вы решили на ней жениться. Чтобы отомстить.

– О! Нет! Вы заблуждаетесь! Вы страшно заблуждаетесь! Никто и никогда не любил и не полюбит Алину так, как любил её я. Я боготворил её, поклонялся ей. Но она не ценила. Все эти бесконечные поклонники, любовники, покровители. Все эти овации и всеобщее восхищение. И всё ей одной. Как будто меня не существовало. И мне это смертельно надоело. Я устал. Я пропал. Я умер. Меня больше нет.

– Понятно… Часто вы у неё бываете?

– Случается. Не так чтобы часто. Но захаживаю время от времени. Она подает мне рублик на чарочку. А я что? Я беру. Это же из-за неё я таким стал. Так что пусть платит. Компенсирует, так сказать.

Семёнов хмыкнул.

– Как достали ключи?

– Ничего я не доставал! Не надо грязных инсинуаций! Это мои ключи. Ключи от моего дома. Они всегда были у меня.

– Понятно. Код от сигнализации вы тоже знали?

– Конечно.

– А от сейфа?

– И от сейфа. Алина всегда отличалась рассеянностью и не думала о таких мелочах, как смена кода.

– Мда. За что и поплатилась.

– Что со мной будет? Каторга?

– Как суд решит. Может, каторга, а может, и плаха.

– Снова вы издеваетесь. Над больным человеком.