Читать книгу "Наедине с суровой красотой. Как я потеряла все, что казалось важным, и научилась любить - Карен Аувинен"

– И теперь?..

– Жду, – она пожала печами.

Мы сидели, прислушиваясь к догоравшему огню в печи. Я наклонилась поцеловать ее в щеку.

– Ублюдок! – бросила я в сердцах.

Она улыбнулась:

– Точно, ублюдок.

Когда Джудит уехала, я улеглась на диван с Элвисом и стала думать о том, как мы в прошлый раз повернули домой, не дойдя до лягушачьего пруда, потому что было слишком холодно. Даже комбинезон Элвиса не спасал. Он тихонько похрапывал, а я гладила редкий свалявшийся мех на его спине.

Мир казался призрачно истончившимся. Я затаила дыхание. Нельзя было знать наверняка, что грядет.

У Элвиса больше недели необъяснимо кровоточили десны. Я часто просыпалась по ночам и слышала, как он облизывается, снова и снова. По утрам на подстилке обнаруживалось розовое пятно. Придется отвезти его на прием к Лорен. На улице крупными хлопьями валил снег. Мир казался призрачно истончившимся. Я затаила дыхание. Нельзя было знать наверняка, что грядет.

Часть четвертая

Сезон изобилия

Глава 12

Любя Элвиса

Утро выдалось ясным и ярким, почти не по сезону теплым. Небольшой ветер потряхивал деревья во дворе. Я лежала щекой и подбородком на голубом флисовом комбинезоне Элвиса. Сон, если и приходил, был рваным. Ночью я слушала, как кричала сова на лугу, из открытого окна слышался шорох ее крыльев.

Позаботься о моем мальчике, думала я.

Джулия пошевелилась на диване в гостиной и сонно потерла глаза, когда я пошла варить кофе в кухню. Она ночевала у меня, чтобы я не оставалась одна.

– Ты спала? – спросила она.

В доме было так тихо. Пусто.

У меня было семнадцать месяцев, чтобы подготовиться к ощущению этого утра, к чувству, что внутри моей крохотной хижины слишком много пространства. И все же это чувство вломилось в меня тараном. Где то живое существо, которое следило за каждым моим движением на протяжении почти пятнадцати лет?

Завершение началось два дня назад, после полуночной поездки в клинику неотложной помощи, за которой последовала встреча с Лорен.

Лорен обняла меня на пороге клиники и наклонилась поцеловать в нос Элвиса.

– Привет, красавчик, – поздоровалась она.

Ультразвук показал новые опухоли, пронзившие стенку мочевого пузыря, из-за чего жидкость просачивалась в брюшную полость, причиняя Элвису боль. Через пару дней у него начали бы отказывать внутренние органы.

– После этого, – сказала Лорен, – все будет развиваться очень быстро.

Она отправила его домой с фентаниловым пластырем, у нас оставалось всего два дня, чтобы попрощаться.

Я боялась потерять Элвиса чуть ли не с того дня, как взяла его. Теперь конец пришел, и перемена была сейсмической. Дело было не в смерти, чьи шаги я слышала давно, как эхо в каньоне, – не ее я боялась, а полной перестройки своих дней и самой себя.

– Я не знаю, кто я такая, – сказала я Лорен, обнимая ее на прощанье, – без моего пса.

* * *

В Джеймстауне Элвис был своего рода знаменитостью. Люди видели его белую голову, высунутую из окна моей машины, всякий раз, когда я работала в «Мерке». После того как ему удалили опухоль на спине, Джоуи разрешал мне вносить Элвиса внутрь, пока я готовила и обслуживала столики. Мой пес сворачивался клубком рядом с кухней, приподнимаясь и дружелюбно приветствуя каждого входящего, виляя хвостом. Он любил людей. Как-то раз я обнаружила, что он создал очередь из машин снаружи «Мерка»: мой пес подпрыгивал, чтобы наградить поцелуем каждого водителя. Мы не раз маршировали вместе с казу-бэндом Джоуи на парадах Четвертого июля, а потом фотографировались со всеми жителями городка, стоя перед «Мерком» или в нижнем парке, у пожарной машины.

Дело было не в смерти, чьи шаги я слышала давно, как эхо в каньоне, – не ее я боялась, а полной перестройки своих дней и самой себя.

«А где Элвис?» – часто спрашивали люди. Он был двойником моих дней. Мой автоответчик говорил: «Вы позвонили Карен и Элвису». Моя мать присылала ему поздравительные открытки. Друзья знали, приглашая меня к себе, что я приду с Элвисом.

Я всегда говорила, что этот пес – лучшее из того, что есть во мне. Элвис любил людей естественно, так, как я никогда не умела. Он был моим послом доброй воли, моим сердцем; и вот теперь я должна была со всем этим распрощаться.

Всего неделю назад я смотрела в свете раннего утра, как Элвис бегает по следам во дворе, вынюхивая койота и лису. Он неловко пробирался между камнями, съезжая вбок на скользких поверхностях, его тело скользило там, где следовало ступать, спотыкалось там, где следовало прыгать. Он даже не представлял, что состарился. Его походка была скованной и зажатой; лапы не столько ступали по земле, сколько вцеплялись в нее. Но хотя его тело с наростами, проплешинами и тающими мышцами балансировало на краю дряхлости, его разум – тот самый любознательный, радостный разум хаски – никуда не делся. Элвис галопом мчался исследовать утро. Когда он возвращался, прыгая между соснами и все еще голыми осинами, им двигал чистый энтузиазм, словно он обнаружил самую удивительную вещь на свете. Хриплый и задыхающийся, выдыхающий свое курильщицкое, одышливое «хах», Элвис своей широкой ухмылкой говорил – какой нынче прекрасный день! Я впустила его в дом, но он был весь – радостное волнение: «Эй, весна настала – пойдем туда!» Он потрогал меня лапой, когда я села на диван, готовясь работать, и смотрел на меня этим своим взглядом «ты знаешь, чего я хочу», а потом пошел обратно к двери.

Раздраженная, я снова выпустила его, на сей раз без комбинезона – исследовать подтаивающий двор, новых весенних птиц, новые следы в грязи рядом с дровяной кучей. Он бродил туда-сюда, в дверь и из двери, пока я, наконец, не сдалась, и мы вместе пошли к ранчо Кушманов, огибая озеро в центре покатого пастбища, по краям которого выстроились сосны и ели, по двусторонней грунтовке, бегущей через него. Это был мой любимый вид на горе. На одном гребне стоял старый амбар и пастуший дом. Летом коровы шли на водопой через заросли бородача и дикого проса. Элвис труси́л передо мной, обегая вприпрыжку дальнюю оконечность озера, – белое пятнышко на горизонте. В воздухе пахло землей и плесенью. На мне была джинсовая юбка, флисовая куртка и потертая белая ковбойская шляпа. На гору пришла весна.

В тот день он умолял о прогулке – тот пес, которого я всегда знала, – но спустя неделю слабость и рвота заставили нас ехать в отделение неотложной помощи. И всё. Не было никакого постепенного заката, никакого мучительного многомесячного конца, в процессе которого я снова и снова задавалась бы вопросом: пришло время или нет? Я просто поняла. Сразу.