Читать книгу "Три этажа - Эшколь Нево"

В поселке их домишко называют «монастырем молчальников». Уж такие они люди, Михаил, – твой сын и его жена. Они убеждены, что слова – источник недоразумений. И считают, что надо не болтать, а делать дело.

●

Еще мне хочется, Михаил, чтобы ты услышал окончание истории. Месяц назад у них родился сын. Они настояли на домашних родах, но не все прошло гладко. Асю срочно перевезли в больницу в Эйлате. Жизнь ей спасли, но она пока не совсем поправилась после операции. Врачи разрешают ей вставать с постели не больше чем на час в день. Операционный шов воспалился, и не все ткани восстановились.

Когда Авнер сказал ей, что мы встретились в Тель-Авиве, она попросила его привезти меня к ним. Чтобы я им помогла. Только предупредила, чтобы он заранее ничего не говорил Адару. Потому что он будет против.

●

У нас есть внук, Михаил. Представляешь?

●

– Включите музыку, – приказала я Авнеру Ашдоту. – Мне срочно нужна музыка.

– Штрауса?

– Нет! Что-нибудь поспокойнее.

– Шопена?

– Шопен годится.

Пространство машины заполнили звуки Концерта для фортепиано с оркестром № 1 Шопена. Сначала – лиричное вступление струнной группы. Затем сольная партия фортепиано. Она всегда казалась мне печальной, напоенной ностальгией, но тогда я почувствовала в ней какую-то неуверенность. Музыка как будто слегка заикалась. Как будто чего-то боялась.

●

У меня защемило в груди, в том месте, где имплантированы стенты. После разрыва с Адаром у меня участились боли в области сердца, и ты настоял, чтобы я пошла к врачу. Ты оказался прав. Ты во второй раз спас мне жизнь (в первый раз ты сделал это, уведя меня из родительского дома). Меня по сей день дрожь берет при одной мысли о том, до какой степени были забиты мои артерии. Протяни я чуть дольше, сердце бы не выдержало. После того как мне ввели катетер, это ты, Михаил, сидел возле моей больничной койки. Ты отменил все свои заседания. Ты держал меня за руку. Ты носил мне из кафе в торговом центре рядом с больницей чай с миндальными круассанами. (Я знаю, что все эти подробности тебе известны. И если я об этом говорю, то обращаюсь не столько к тебе, Михаил, сколько к себе. Именно сейчас для меня важно вспомнить о твоих лучших чертах.)

По идее пациент не должен ощущать присутствия стентов, но со мной это было не так. Я их чувствовала и продолжаю чувствовать. Особенно в минуты сильного душевного волнения. Они дают о себе знать острой режущей болью.

После долгих, очень долгих минут, на протяжении которых в машине звучала только музыка, Авнер Ашдот сказал:

– Подъезжаем к Ноиту.

Я попросила его остановиться чуть раньше.

Он затормозил в нескольких метрах от распахнутых ворот. Будка охранника пустовала. Покрытый ржавчиной щит сообщал: «Добро пожаловать в Ноит. Сельский кооператив». Авнер Ашдот заглушил мотор, но оставил Шопена.

Он накрыл мою руку своей ладонью.

Я быстро отдернула руку, как будто к ней прикоснулись не пальцы, а клешни краба. Не глядя ему в глаза, я сказала:

– Мы не дети, Авнер. Если вы хотели, чтобы я увиделась с сыном, надо было меня предупредить.

– Это Асина идея, – сказал он, – и вы должны это знать. После того как вы в первый раз приходили ко мне принять душ, я рассказал ей о вас. Рассказал, какое впечатление вы на меня произвели… Тогда у нее и родилась эта идея…

– Не имеет значения, – прервала я его, – у кого родилась эта идея.

– Мне жаль, что так вышло, но…

– Так не должно было выйти, – снова прервала я его. – Коварно. По-хитрому. Вы одурачили меня, Авнер. А я не люблю, когда меня дурачат.

●

Я привыкла спорить с людьми, Михаил, и ждала, что Авнер Ашдот выдвинет встречные аргументы. Я ждала от него логичных и доказательных возражений. Я ждала, что он сообщит мне дополнительные сведения, которые заставят взглянуть на факты под новым углом. Я ждала, что он сошлется на прошлый опыт, свидетельствующий в его пользу или, по крайней мере, служащий ему смягчающим обстоятельством.

Вместо этого Авнер Ашдот вздохнул и сказал:

– Наверное, вы правы. – И, помолчав, добавил: – Трудно избавляться от вредных привычек. Я всю жизнь действовал хитростью, Двора. Все последние тридцать лет.

Из ворот выехал грузовичок. В его кузове сидели тайцы.

Авнер подождал, пока грузовик удалится, – как будто опасался, что тайцы его услышат, – и только тогда сказал:

– Я боялся, что, если я скажу вам, куда мы едем, вы откажетесь. Или попросите время на раздумье. А времени совсем нет. У них там все не очень хорошо, Двора. Но вы правы… Простите меня.

– Я не пешка на вашей шахматной доске, Авнер.

– Разумеется, нет.

– Я не Нира. Меня вы не смогли бы двадцать пять лет водить за нос.

– Не смог бы.

– Если вы еще хоть раз попробуете меня обмануть, наше знакомство на этом закончится.

– Согласен.

В груди у меня продолжала бушевать боль. Воды в бутылке почти не осталось. Я перевернула ее и вылила на язык последние капли.

– Подождем немного, – сказала я. – Пока не доиграют Шопена. Если мы пойдем сейчас, я не уверена, что у меня выдержит сердце. Когда кончится музыка, позвоните Адару и скажите ему, что я у ворот. Я не собираюсь ему навязываться. Если он не пожелает меня видеть, мы развернемся и поедем назад в Тель-Авив. Понятно?

●

В финале Концерта № 1 Шопена музыка накатывает на вас волнами. Фортепиано, скрипки, гобои – все инструменты звучат одновременно. Сначала кажется, что они спорят между собой, кто сильнее, но в последние секунды их голоса сливаются воедино, и уже невозможно отделить один от другого. Ясно одно: финал близок…

●

Тем не менее, Михаил, я хочу описать тебе все подробности этой встречи. Поскольку тебя со мной там не было (а полагалось бы быть, не будь ты таким упрямым ослом), то попытайся хотя бы вообразить себе эту картину.

Во-первых, Ноит утопает в зелени.

Лужайки. Кустарники. Пальмы, дающие спасительную тень. На каждом подоконнике – ящики с цветущими растениями. Невысокие, скромного вида дома, разделенные узкими проходами, по которым можно проехать только на велосипеде.

Но никто не ездит на велосипедах в полуденный зной. Все как будто в оцепенении. На улице – ни души. Не видно ни одной машины. Даже гамаки не качаются. Мы медленно продвигались вперед. Перед домами громоздились кучи хлама, какой обычно сваливают на заднем дворе. Я заметила автомобильное сиденье. Ободранный диван. Ржавый скутер.

В самом конце улицы притулилась убогая хибара. Без цветочных ящиков. Перед входом была натянута веревка для сушки белья, плотно увешанная одеждой на прищепках, – свидетельство того, что здесь кто-то живет. Рядом стоял пикап, накрытый желтым брезентовым чехлом.