Читать книгу "Где живет моя любовь - Чарльз Мартин"

Я только головой покачал. Теперь серьезность положения стала мне окончательно ясна. Сам Эймос не раз говорил мне, что профессиональные преступники никогда ничего не забывают и никому ничего не прощают.

– …Когда Джон опознал всех троих и показал тайники банды, он получил семь лет, но отсидел только четыре. Его выпустили досрочно за примерное поведение.

Приподнявшись, Эймос опустил ладони в реку, зачерпнул воды, поплескал на лицо, а затем выпрямился во весь рост, так что водяные ручейки, блестя, побежали по его шее и груди.

– Антонио и Феликс получили по восемнадцать лет и отсидели свое от звонка до звонка. Джеймс получил пожизненное и оставался за решеткой до прошлого месяца, когда его дело было пересмотрено комиссией по этике. Кого-то, как видно, заинтересовало поведение полицейских дознавателей, расследовавших эту историю. В конце концов было решено, что, стремясь отомстить за гибель коллеги-полицейского, они действовали предвзято, а это, в свою очередь, отразилось на принятом судом решении.

В тот день, когда вы с Мэгги видели нас у здания суда, мы как раз просматривали там видеозапись судебных слушаний. На пленке было отчетливо видно, как Джеймс писал пальцами на столе «обещания» отомстить Джону Ловетту и его семье. Похоже, мистер Уиттакер был не особенно доволен тем, что ему пришлось просидеть в тюрьме почти два десятка лет.

Эймос достал из сумки упаковку «Орео» и протянул мне, но я покачал головой. Тогда он вскрыл крышку, достал печенье и, вылизав сладкую начинку, как делают дети, сгрыз шоколадные боковинки. За первым «Орео» последовали еще восемь, и только девятое досталось Блу, который потихоньку подобрался к Эймосу поближе.

– Еще только одно… – проговорил Эймос, стряхивая с губ шоколадные крошки. – По тюремному «закону», когда кто-то на тебя стучит, все, что ему принадлежит, становится твоим. Включая людей…

Печенье к этому времени закончилось, и Эймос, разорвав упаковку, положил ее перед Блу, который, уткнувшись носом в шелестящий пластик, попытался вылизать его изнутри, но только возил по плоту, виляя хвостом. Я некоторое время наблюдал за ним, потом взглянул на часы и подумал, что мне пора проведать Мэгги.

Эймос положил мне руку на плечо.

– Не волнуйся, Аманда сейчас у вас дома. Она принесла кое-что поесть, так что они с Мэгги прекрасно проведут время.

Я кивнул и, снова растянувшись на плоту, стал смотреть на несущиеся по небу облака.

Эймос некоторое время смотрел на воду, потом снова повернулся ко мне.

– Ну а как твои дела? – проговорил он. – Какие перспективы?

Я пожал плечами.

– А что сказал врач?

– Сказал, что нам остается только ждать.

– Ждать? Сколько?

– Понятия не имею. Нужно убедиться, что оставшийся яичник функционирует. Когда Фрэнк ее зашивал, он не был в этом уверен, поэтому сейчас главный вопрос состоит в том, возобновятся ли месячные… – Я бросил в реку попавшийся под руки сучок. – Если это произойдет, можно быть уверенными, что все в порядке. Если нет… Фрэнк рекомендует гормональную терапию, которая, возможно, заставит яичник заработать вновь, но… Словом, через две-три недели все должно проясниться.

Эймос кивнул и открыл еще одну бутылку рутбира.

– А ты… ты в состоянии столько ждать?

– А что мне еще остается? – отозвался я, думая о том, что всего месяц назад мы едва не плакали, когда у Мэгги начинался очередной цикл. Сейчас мы оба ждали его с нетерпением.

Эймос покачал головой и спросил с несвойственной ему робостью, словно речь шла о бог весть каких интимных вещах:

– Слушай, а что… что случилось с ее волосами?

Я пожал плечами, потом вытянул руку ладонью вверх и растопырил пальцы.

– Сейчас у меня такое ощущение, что жизнь течет у меня меж пальцев словно песок.

К дому мы вернулись уже в сумерки. Почуяв меня, Пи́нки недовольно захрюкала в хлеву, и мне пришлось высыпать ей в кормушку два ведра кукурузы. Умиротворив ее подобным образом, я решил почесать ей за ушами, но это была ошибка. Тряхнув головой, Пи́нки, недавно вывалявшаяся в грязи, таранила меня всей своей четырехсотфунтовой тушей и, загнав в угол, повернулась ко мне своими грязными окороками. Грозно фыркнув, она попыталась поднять ногу, но на этот раз я оказался проворнее и успел выскочить из хлева.

Эймос, наблюдавший за мной с безопасного расстояния, приподнял бровь.

– Я думал, у вас с ней перемирие.

– Перемирие закончилось, когда мы продали ее поросят, – отозвался я, отряхиваясь. – После этого она снова превратилась в злобного дьявола.

– Вообще-то, я ее понимаю…

– Вообще-то, прокормить и одну свинью обходится недешево, а уж нескольких…

Оставив Эймоса внизу, я поднялся по лестнице и заглянул в комнату. Мэгги лежала на кровати, завернувшись в одеяло и спрятав голову под подушку. Спит она или нет, я не знал. Упираясь лбом в притолоку, я негромко сказал:

– Я только отвезу Эймоса домой и вернусь.

Мэгги завозилась под одеялом, заскрипела пружинами, но ничего не ответила.

Когда я спустился, Эймос уже сидел в фургоне, и я пошел в дом, чтобы взять с кухонного буфета ключи. В кухне было аккуратно прибрано – несомненно, это Аманда постаралась, но дверь в детскую была плотно закрыта. С тех пор как мы вернулись из больницы, ни Мэгги, ни я больше туда не заходили.

Блу дожидался меня на веранде, и я, показав ему на амбар, строго сказал:

– Охраняй!

Он негромко заскулил и посмотрел на фургон, и я, опустившись на корточки, почесал ему морду и под подбородком.

– Я знаю, приятель, знаю. Но сейчас ты ей нужнее. В общем, остаешься за главного. Проследи, чтобы все было в порядке, договорились?..

Мои слова подействовали. Блу нехотя поплелся к амбару и, покружившись на пороге, улегся.

По дороге к дому пастора Джона мы по большей части молчали. Когда я остановился у дверей, Эймос, проронивший за все время всего несколько слов, выбрался наружу и, захлопнув дверцу, просунул голову в окно.

– На следующей неделе в церкви состоится что-то вроде приема. Пастор Джон хочет поблагодарить ребят. Вы с Мэгги тоже приглашены.

Я кивнул. Эймос похлопал по крыше фургона и стал подниматься на веранду, где в дверях его уже ждала Аманда с Маленьким Диланом на руках. Эймос взял у нее ребенка, и лицо малыша засияло словно прожектор, а я тронул машину и поехал в темноту.

Один.

Для возвращения домой я выбрал самую длинную дорогу. Минут через двадцать я был уже у летнего театра Диггера. Приоткрыв ворота, я двинулся по центральному проходу к середине зала. Луну как раз закрыли облака, и в темноте я то и дело налетал на скамьи. Один раз я и вовсе чуть не упал, наступив на брошенную кем-то пластиковую чашку, до краев наполненную дождевой водой. Изо всех сил напрягая зрение, я пытался разглядеть сцену, но различал только смутные очертания более светлых досок, из которых она была сколочена. В конце концов я опустился на одну из скамей и долго сидел в ожидании, но так и не услышал звуков волынки.