Читать книгу "Золотая пыль (сборник) - Генри Мерримен"

Он рассмеялся, и в этом смехе слышалось столько муки, что Дезирэ закусила губу.

– Почему мы должны сегодня пировать? – спросила она со слабой улыбкой.

Ее добрые голубые глаза блестели тем блеском, который бывает от постоянного и непрерывного голода. Полгода тому назад эти глаза были только веселы и ласковы, теперь же они видели мир таким, каков он есть, без прикрас.

– Сегодня день святого Матвея: мои именины.

– Я думала, что вас зовут Жаном.

– Меня и зовут Жаном. Но я праздную свои именины в день святого Матвея; в этот день мы одержали победу в Египте. У нас будет вино, бутылка вина, эге!

Итак, Барлаш приготовил для Дезирэ роскошный ужин в столовой, а для себя – на кухне, ибо он строго придерживался тех общественных законов, которых даже революции не удалось уничтожить. Один из этих законов заключался в том, что Дезирэ было бы некоторым образом унизительно есть вместе с ним за одним столом.

Барлаш был искусным поваром, ему мешала только неукротимая страсть к экономии, которая составляет преобладающую черту характера крестьянина Северной Франции. Но сегодня он был расточителен, и Дезирэ слышала, как он рылся в своем тайнике под полом, отыскивая тщательно спрятанные приправы и зелень.

– Вот, – сказал он, ставя готовое блюдо перед Дезирэ. – Кушайте и ни о чем не думайте. Это сделано не из крысы, не из кошки, не из печенки околевшей лошади, что едим мы, простые солдаты. Тут все – чистая провизия.

Он налил ей вина и, стоя на пороге, смотрел, как она пьет. Затем Барлаш ушел, чтобы поужинать на кухне, оставив Дезирэ в смущении: он и сам был какой-то странный в этот вечер. Она слышала, как Барлаш, ужиная, что-то тихо ворчал про себя и ходил взад и вперед по кухне. Он часто подходил к двери и заглядывал в нее, чтобы убедиться, отдает ли Дезирэ должное празднику святого Матвея. Когда она поужинала, Барлаш вошел в комнату.

– Aгa! – воскликнул он, подозрительно поглядывая на Дезирэ. – Это подкрепляет. Да, подкрепляет. Наш брат, ведущий суровую солдатскую жизнь, знает, что немного пищи и стакан вина делают человека годным для всякого события, для… ну… для всякой катастрофы…

И Дезирэ мгновенно поняла, что пища, вино и насильственная веселость были прелюдией для дурных известий.

– В чем дело? – вторично спросила она. – Обстрел?

– Обстрел, – усмехнулся он, – эти казаки не умеют стрелять. Только одни французы знают, что такое артиллерия.

– Так что же? Я ведь вижу, что вы хотите мне что-то сказать!

Он почесал свою седую голову с гримасой отчаяния.

– Да, – согласился он. – У меня есть известия.

– Откуда? – спросила Дезирэ дрожащим голосом.

– Из Вильны, – тихо ответил Барлаш.

Он прошел мимо Дезирэ к огню и старательно поворошил дрова.

– Что? Мой муж? – продолжала спрашивать Дезирэ.

– Нет, не то… – ответил Барлаш.

Он стоял к ней спиной, рассеянно грея руки. Барлаш не обладал ни образованием, ни манерами, у него было только большое сердце. И оно велело ему встать к Дезирэ спиной и молча ждать, чтобы она поняла значение его слов.

– Умер? – шепотом спросила девушка.

Все еще грея руки, Барлаш энергично кивнул головой. Он долго ждал, пока она заговорит, и наконец первый, все еще не оглядываясь, нарушил молчание.

– Горе, – сказал он, – у нас у каждого свое горе. Этого не избежать. С ним можно только бороться, как борются с холодным данцигским ветром. Можно только стремиться вперед. Вы должны бороться, мадемуазель.

– Когда он умер? – спросила Дезирэ. – Где?

– В Вильне три месяца тому назад. Да, уже три месяца, как он умер. Я понял, что он умер, когда вы вернулись в гостиницу в Торн и рассказали мне, что видели Казимира. Этот лжец бросил его умирать. Помните, я по дороге встретил земляка. Этот земляк сказал мне, что они оставили в Вильне десять тысяч пленников в состоянии, немногим лучше смерти. И тогда я уже окончательно поверил, что Казимир бросил его там умирающим или мертвым.

Барлаш взглянул через плечо на Дезирэ и вздрогнул при виде ее лица. Затем он медленно покачал головой.

– Слушайте, – резко произнес Барлаш, – милосердному Богу виднее. Я понял, когда впервые увидел вас здесь в тот июньский день, что ваши горести начинаются: мне хорошо была известна репутация вашего мужа. Он был не тем, кем вы считали его. Мужчина никогда не бывает таким, каким его считает женщина. Но он был хуже большинства. И это постигшее вас горе послано милосердным Богом, а он выбрал меньшее из всех. Когда-нибудь вы это поймете, как это понимаю теперь я.

– Вы слишком много знаете, – быстро произнесла Дезирэ, и Барлаш резко повернулся на каблуках.

– Вы правы, – ответил он, поднимая свой обвинительный палец. – Я многое что знаю о вас… и я очень старый человек.

– Каким образом дошло до вас это известие? – спросила Дезирэ.

Барлаш поднес руку ко рту, как бы для того, чтобы закрыть себе уста.

– Я узнал об этом от человека, приехавшего прямо оттуда… от человека, который похоронил вашего мужа.

Дезирэ встала, оперлась руками о стол и пристально посмотрела на Барлаша, снова повернувшегося к ней спиной.

– Кто он? – спросила она почти шепотом.

– Капитан Луи д’Аррагон.

– И вы говорили с ним сегодня… в Данциге?

Барлаш кивнул головой.

– Он здоров? – спросила Дезирэ с таким внезапным беспокойством в голосе, что Барлаш медленно обернулся и пристально посмотрел на нее из-под своих низко нависших лохматых бровей.

– Капитан чувствует себя довольно хорошо, – ответил он. – Этот господин будто отлит из стали. Он чувствовал себя довольно хорошо, и он дьявольски отважен. Несколько рыбаков из Цоппота приехали сегодня продавать рыбу. Они пробрались сквозь русские войска ночью по льду, а днем уже были у наших аванпостов. Один из них произнес сегодня утром мое имя. Я взглянул на него. Он так был закутан, что виднелись только его глаза. Он развязал свой шарф. То был капитан д’Аррагон.

– И Луи здоров? – переспросила Дезирэ, точно больше ничто в мире не имело для нее значения.

– Oh, mon Dieu, да! – нетерпеливо воскликнул Барлаш. – Говорю вам, что он здоров. Знаете ли, зачем он явился?

Дезирэ снова бессильно опустилась на стул, ибо она ослабела от голода, заточения и горя.

– Нет, – ответила она.

– Он явился, так как узнал, что хозяин умер. Об этом стало известно в Кенигсберге неделю тому назад. Всей Германии известен этот тихий старый господин, который пиликал на скрипке здесь, на Фрауэнгассе. А во всем мире один только я знаю, что в Париже он был более великим человеком, чем в Германии со всем своим Тугендбундом, но его имя я не могу вспомнить.