Читать книгу "Преступное венчание - Елена Арсеньева"

– А Явдошка? – встревоженно спросил Лех. – Ей про сей лаз ведомо?

Василь пожал плечами, отчего на низком своде заплясала, изломилась его причудливая тень.

– Борони Боже!.. Уповаю, что лишь про вход знала чертова баба, а про выход как ей проведать? С ее-то телесами здесь и пол-аршина не проползти! Да и Охрим был на язык крепок, что твой кремень.

– Так оно… – пробормотал Лех, замечая, что голос Василя почему-то звучит не больно уверенно. Но коли другой дороги к спасению все равно не было, им оставалось только надеяться на «пани удачу», как сказал Главач.

Отдохнув немного, двинулись дальше. По расчетам Леха, наверху давно уже наступила ночь, а они все шли да шли по каменистым подвалам. Путеводный огарок давно погас, продвигались ощупью, спотыкаясь и сгорбившись. Заблудиться было невозможно: следовало только подчиняться изгибам каменного коридора. Василь пояснил, что они уже добрались до того самого кряжа, который утесом вдавался в Днепр. Там, в одной из пещер, и таился выход из этого бесконечного коридора.

Василь, не прерывая медлительного своего продвижения и не поворачивая головы, проговорил:

– Я первый выйду, а ты помешкай. Коли что не так, шумнуть поспею.

И с этими словами он вдруг исчез из глаз Леха, канув в щель, ведущую уже на свет Божий.

Оно, конечно, помешкать следовало бы… Но Лех не смог заставить себя даже одно лишнее мгновение оставаться в опостылевшем подземелье. Он рванулся вперед и выскочил из пещеры почти следом за Василем.

«Боже! Господи всемилостивый! Благодарю тебя за солнце, за сей несравненно свежий ветер!..»

От яркого света Лех на миг ослеп и замер, беспомощно протянув руки вперед… Но вот огненные круги перед глазами разошлись, и он увидел, что стоит на небольшой, но весьма живописной площадке, поросшей густою высокою травою, с западной стороны упирающейся в Днепр, с севера и востока затененной густым кустарником, и с южной, за спиною Леха, загроможденной стеною гранитных скал, покрытых мхом. И щель, из которой он только что вырвался, отыскал бы только сведущий глаз. Он и сам не смог бы вернуться в пещеру, даже если бы хотел!

Впрочем, хотеть-то он хотел, но… руки его уже оказались заломлены, к горлу приставлено лезвие сабли, а у ног его был простерт недвижимый, с окровавленной головою Василь.

Да, здесь их поджидали, и, выходило, Охрим вовсе не был так уж крепок на язык, как думалось Василю!..

* * *

– Пугу-пугу!

Лех с трудом поднял голову. Василь тяжело, неровно дышит рядом. Коснулся его лба. Ладонь сразу стала влажной. Ох, так весь и пылает. И тихонько стонет во сне. Может быть, это он звал?

– Пугу-пугу!

– Козак с лугу! – шепнул Лех отзыв, хорошо знакомый всем запорожцам, и взглянул вверх.

Высоко-высоко, словно в мире ином, светят две звезды с темно-синего ночного неба. Но вот их заслонила лохматая голова и снова послышался шепот:

– Держи побережней!

Лех, закусив губу от боли, выпрямился на затекших ногах, поднял руки. Прошло некоторое время, и в них опустилось что-то округлое, прохладное. Восхитительный аромат еды рассеял зловоние ямы.

На глаза навернулись слезы от голода и слабости. Лех неловко смахнул их плечом, прижав к груди драгоценные «близнята» с едой – два горшка, связанные между собою.

Молоко! И каша, и хлеб!..

Судорога свела пустой желудок, и Лех припал к кринке с молоком. Чудилось, он мог бы всю жизнь от нее не отрываться, но голос наверху заставил его опомниться:

– Поспеши, друже!

Сделав еще один глоток, Лех поднес кринку к губам Василя, и тот бессознательно потянулся к ней. А последними каплями молока Лех освежил пылающее лицо друга; дыхание его сразу сделалось ровнее. Потом Лех вытряс кашу на тряпицу, в которую был завернут хлеб, положил все это в самый сухой и незагаженный уголок ямы и негромко произнес, закинув голову:

– Тяни! Спаси тебя Бог!

Кринки, стукаясь боками, поползли ввысь и исчезли. Но незнакомец не ушел. Он еще сильнее свесился в яму и гулко проговорил:

– Василь! Василь Главач! Твой брат поклон шлет, держаться велит! Подмога придет!..

– Когда же?! – крикнул было Лех.

Но наверху уже никого не было.

Лех привалился к стене, еле удерживаясь на дрожащих ногах. И молоко, и надежда – это было уж слишком для него, измученного, ослабевшего, отчаявшегося после пяти дней, проведенных без пищи и почти без воды, рядом с беспамятным Василем. Каждое мгновение к ним могла прийти смерть – на колу, на шибенице[62], на костре; в самом счастливом случае – от сабли, которая снесет голову с плеч.

А что еще ждет перед смертью?.. Ведь их не убили прямо в скалах или в пути только потому, что ляхи желали еще пуще натешить свои кровожадные души издевательствами над запорожцами, попавшими в их руки, над Василем Главачом, который, как гласила молва, «пан быв добрый, хотя и богато збыткив[63] робыв по свиту жидам та ляхам!». И хоть здесь, на польской земле, в приграничном бедном, затравленном сельце их затолкали в ямину, Волгарь понимал, что она не станет их вечною тюрьмою. Их ждет смерть даже более ужасная, чем от голода и жажды. Да и вся отчаявшаяся душа Леха содрогнулась: полно, правдиво ли сие известие о близком спасении? Из жалости принес тот человек еду. Не из жалости ли солгал он обреченным?

Ночь прошла между надеждою и отчаянием, и Лех окончательно уверился в том, что незнакомец только хотел приободрить их перед кончиною, ибо едва рассвело, как в яму спустилась веревка и сиплый голос крикнул:

– Эй, пся крев! Вылазьте шибче!

Настал их последний час, понял Лех, и не двинулся с места. Ведь именно ему предстояло обвязать Василя веревкою, чтобы его вытянули наверх. На пытки, на погибель. Но не будет он причастен к казни товарища!

– Ну, холоп? – крикнули сверху. – Чего ждешь?

– Тебе надо, ты нас и поднимай, – мрачно ответил Лех.

И никакие угрозы, в том числе залить яму растопленною смолою, не заставили его шевельнуться. Наконец с криком: «Пшеклентный козак!» – в яму спрыгнули два поляка, и уже через несколько мгновений избитый, связанный Волгарь умывался кровью, а вороги вытаскивали из ямы Василя.

Когда наверх подняли Волгаря, он сквозь кровавую завесу, наползавшую на глаза, разглядел утоптанную площадь, окруженную отрядом всадников и селян, жмущихся друг к другу под ударами плетей. Посреди площади стоял на вороте столб с крюком посредине. Два ляха держались за рукоятки, готовые вращать сие оружие учительной казни.

Волгарь воззвал к Богу всем существом своим, моля его о погибели, как о последней милости…