Читать книгу "Почти семейный детектив - Людмила Мартова"

— Если он уйдет в «стерильную зону», мы его уже не догоним, — с независимым видом сообщила своему спутнику Ганна, когда они вбежали внутрь помещения.

— Гарик никогда не приезжает заранее. Успеем, — сквозь зубы обронил Галицкий.

— Как можно приехать в аэропорт, когда регистрация уже открыта? — удивилась Ганна. — Я так всегда еще жду не меньше часа.

— Для тебя каждая поездка — маленькое приключение. А для Гарика, да и для меня тоже, летать в командировки так же естественно, как пить кофе или чистить утром зубы. Вещей с собой обычно немного. Приехал, прошел контроль, сел и улетел. Не из-за чего вставать на час раньше.

— Ну да, вы деловые, я лохушка, — пробормотала Ганна, которую всегда больно ранило превосходство Галицкого.

Она была, что называется, «не его круга» и всегда это знала. Когда-то пропасть между ними казалась ей ужасающе огромной. Сейчас она уже не пугала, но при подходе к краю этой пропасти все равно немного кружилась голова. И как они будут вместе? Хотя не быть вместе Ганна бы уже не согласилась ни за какие коврижки.

В очереди на открытых стойках регистрации Гарика не было. Проверить, зарегистрировался ли он на рейс, конечно, было возможно, но Ганна вдруг поняла, что оттягивает этот момент. До тех пор пока не стало ясно, удастся ли им поговорить, в их расследовании нельзя было поставить точку. Только неясное многоточие, оставляющее простор для воображения.

Со всеми выкладками Галицкого в отношении его бывшего друга и партнера Ганна была согласна. Поведение Гарика, оброненные им фразы, откровенная злоба, проскальзывающая из-под всегда открытой ясной улыбки, действительно, настораживали. Павел Горенко имел и мотив, и возможность для убийства трех человек. И через полтора часа он должен был улететь в Берлин, по всей видимости, увозя с собой не известную никому картину кисти Марка Шагала.

Павел Горенко был в одном шаге от того, чтобы стать миллионером. И помешать ему сделать этот последний шаг мог только Илья Галицкий. Вместе с Ганной, разумеется.

Как поведет себя Гарик, когда поймет, что им все известно? Побежит прочь? Сделает вид, что ничего не происходит? Или постарается избавиться от мешающего ему Галицкого? Вероятность последнего варианта мучила Ганну безмерно, хотя умом она и понимала, что в многолюдном аэропорту Гарик вряд ли решится на очередное убийство. Да и она, Ганна, никогда не позволит ему этого сделать. Пока она сама жива, с головы Ильи не упадет даже волос.

— Прекрати писать детектив, — услышала она и непонимающе уставилась на мужчину своей мечты.

— Что?

— Я же вижу, в твоей голове раскручивается знатный сюжетец. С погонями, стрельбой, борьбой и кровавым финалом. Не надо. Все будет обыденно и скучно, поверь мне. Если вообще будет.

— Откуда ты знаешь?

— Я все знаю. Доверься мне, Мазалька.

О да, это было очень заманчиво. Довериться ему. И сейчас, и вообще. Находиться за широкой спиной Ильи Галицкого было непривычно, но очень приятно. Новизна ощущений самостоятельную Ганну изумляла до невозможности, заставляя все время прислушиваться к себе. Все ли нормально? Нет ли сквозняка, не жмет ли где? Нет, нигде не дуло и не жало. И Ганна всерьез боялась привыкнуть к своему новому положению и состоянию.

Она всегда отвечала за себя сама. За себя и еще за всех остальных — Вову, Геньку, маму с папой, коллег на своих четырех работах. Она привыкла решать проблемы, привыкла без устали скакать в натирающем кожу седле, сама выбирая, на преодоление какой очередной преграды направить коня.

Сейчас ее коня жесткой рукой вели под уздцы, а она сидела в женском седле, боком, свесив ноги, прикрытые длинной жеманной юбкой, в кокетливой шляпке, из-под тулий которой она снисходительно взирала на окружающий мир. По крайней мере, свой образ рисовался у нее именно так, и Ганна никак не могла взять в толк, хорошо это или плохо. Но то, что непривычно, так это точно.

— Вот он. — Шипение Галицкого ворвалось в ее нестройные мысли, вернув из грез в зал вылета аэропорта Шереметьево.

От стеклянных дверей к информационному табло неспешно и вальяжно, как он ходил всегда, шел Павел Горенко. В руках у него был довольно вместительный портфель и чемодан на колесиках со всемирно известным логотипом LV. В отличие от безразличного к брендам Галицкого, Гарик был тот еще сноб.

Ганна ощутила, что значит выражение «сердце ушло в пятки». Оно забилось быстро-быстро и ухнуло куда-то вниз, как бывает в самолете, когда попадаешь в воздушную яму. Но если в самолете сердце останавливалось примерно в районе желудка, то сейчас провалилось куда-то ниже, действительно к пяткам, отчего мгновенно ослабли ноги. Ганна попыталась тронуться с места, чтобы бежать то ли к Гарику, то ли от Гарика, но не смогла сделать ни шагу.

— Илюша, что делать? — жалобно прошептала она, и он, тоже было готовый шагнуть навстречу своему заместителю, невольно замешкался, обернувшись, чтобы посмотреть, чем вызвана внезапная слабость в ее голосе.

— Ты чего копаешься? — недовольно спросил Галицкий. — Да не трясись ты, ради бога. Надо все выяснить и идти дальше. Нельзя оставлять за спиной нерешенные вопросы.

«Нельзя оставлять за спиной нерешенные вопросы». Это был принцип, в соответствии с которым Илья Галицкий шел по жизни. Именно поэтому они с Ганной и уехали из Витебска. Не тяга к детективам, не попытка вести собственное расследование и не желание вывести Гарика на чистую воду и раскрыть тройное убийство двигало им. А стремление всегда и все доводить до конца, невзирая на обстоятельства и личные пристрастия.

Такой подход Ганне был понятен. Она и сама жила так же. Только страус прячет голову в песок. Человек же всегда встречает неприятности лицом к лицу и принимает любую истину, какой бы болезненной и неприятной она ни была. Если Павел Горенко убил трех человек, значит, Илье Галицкому придется жить дальше со знанием того, что его ближайший друг и соратник — убийца. Но оставлять даже тень сомнения, оставаться в счастливом неведении, опираясь на недоказанность, а значит, и безнаказанность, нельзя. Это неправильно. Несправедливо. Не по-человечески.

Еще Ганна подумала о том, что, наверное, совсем скоро сможет подержать в руках картину Шагала. Она вспомнила ту острую, практически болезненную неудовлетворенность, которая возникла у нее в витебском доме-музее художника. Настоящего, живого, непридуманного Шагала не хватало этим стенам, и, хотя Ганна не увлекалась коллекционированием живописи (что при ее доходах было бы и невозможно), она вдруг ощутила ту дрожь, фактически экстаз, который охватывает настоящих ценителей прекрасного при встрече с редким полотном.

Неизвестный доселе подлинник Шагала… Есть от чего испытать дрожь. Но стоит ли он человеческой жизни? С точки зрения Ганны, ни в малейшей мере.

— Илья, куда ты намерен деть картину? — пискнула она. — Не потащим же мы отсюда более миллиона долларов прямиком в милицию.

— У нас полиция, — механически поправил ее Галицкий. — И почему не потащим. Это картина, из-за которой убили Ванюшкина, а значит, это не произведение искусства, а вещественное доказательство. Или ты считаешь, что я, по примеру Гарика, хочу ее присвоить? К примеру, продать через свой художественный салон.