Читать книгу "Дом и остров, или Инструмент языка - Евгений Водолазкин"

Северная природа — бедная, ее дополняешь, обогреваешь собой, к ней возникает своего рода жертвенная любовь, которая, как известно, очень сильна. Это не значит, что я не люблю южной природы — люблю, просто это другое чувство, тип любвистрасти. Важно, чтобы эта красота была одухотворенной, сопровождаемой — как многие вещи на юге — ароматом истории. Очень люблю Крым, описал его в романе «Соловьев и Ларионов». Крым — это и греки, и генуэзцы, и татары, и русская знать, и дама с собачкой. Безграничную нежность испытываю к Италии. Если бы жизнь устраивалась так, как я хочу, часть года проводил бы там. Жил бы на берегу моря где-нибудь под Неаполем и дышал вечностью. Лежишь на пляже, скажем, в Поццуоли, а вдалеке виднеется полуостров Мизено, где Одиссей похоронил двух своих спутников. За твоей спиной озеро, в котором, по Вергилию, вход в подземный мир. А рядом — порт, где высадился апостол Павел по дороге в Рим. Надо всем этим — вулкан Сольфатара, весь в серных испарениях. Тут и без серных испарений голова пойдет кругом…

Одна из важных тем Ваших произведений — проблема общения. И одиночества. А как Вы относитесь к интернету и внезапно обрушившимся на нас новым средствам связи? Чем одиночество современного человека отличается от одиночества людей других эпох?

К интернету отношусь спокойно — именно как к средству связи, не более. Я даже предпочитаю писать это слово, вопреки принятым правилам, с маленькой буквы: мы ведь не пишем с большой буквы слово «телефон». Блога у меня нет, ни в одной из социальных сетей я не состою: при слове «сеть» у меня возникает образ чего-то наброшенного сверху. Некоторые относятся к интернету с почти мистическим ужасом, поскольку не до конца понятно, что он в себе скрывает. Пользуясь современными технологиями, посредством интернета человека можно невероятно возвысить или, наоборот, устроить беспощадную травлю. Вообще говоря, человечество не всегда дорастает до своих открытий. Помните рассказ Зощенко «Диктофон», в котором, испытывая «гениальное изобретение», в него начали ругаться матом и стрелять? Нужно отдавать себе отчет в том, что все лезущие из интернета чудовища родились не в нем, а в человеческой голове. Общение в интернете — опосредованное, оно не дает уверенности в том, что твой адресат существует — по крайней мере таким, каким ты его себе представляешь. Социальная сеть от одиночества не избавляет, потому что одиночество — явление не социальное, а персональное. Древнерусские отшельники жили в дремучих лесах, но одиночества не испытывали.

Вы много лет посвятили изучению литературы Древней Руси. А какую литературу вам приятнее читать в повседневной жизни? Не интересно как предмет изучения, а именно приятно.

Любую, абсолютно любую, от средневековой хроники до современного детектива — лишь бы это было хорошо написано. Чередую самые разные времена и жанры — есть в этом что-то от контрастного душа.

Герой «Лавра» вспоминает слова Арсения Великого о том, что ему приходилось много раз жалеть о сказанных словах, но никогда — о молчании. Вам знакомо чувство сожаления о том, что промолчали, когда стоило говорить?

Когда я впервые прочитал эти слова Арсения Великого, я, представьте, задавался тем же вопросом. Я помнил еще строку Александра Галича «Промолчи — попадешь в палачи», и в сознании моем была еще свежа советская действительность. Но когда я задумался о фразе святого Арсения применительно к себе, то выяснилось, что о сказанном я действительно сожалел гораздо больше, чем о несказанном. Это мой персональный опыт, к которому я пытаюсь подходить со всей внутренней ответственностью. А кроме того молчание — оно ведь тоже бывает разным. Академик Лихачев однажды сказал: молчание — знак несогласия.

Вы — человек верующий? Если да — как и когда Вы пришли к Вере?

Да, я православный христианин, крестился в шестнадцать лет. Довольно позднее крещение, хотя в моей семье в прошлом были и священники. Один из них, протоиерей Александр Нечаев, был репрессирован и погиб в Коми. Вместе с тем, шестнадцать лет — тот возраст, когда созревает не только тело, но и душа. Она открывается для вопросов, прежде неважных и неинтересных. Например: в чем смысл человеческой жизни, если человек неизбежно умирает? Без Бога я этого смысла не находил — потому и крестился. Как это нередко бывало в советское время, — тайно, чтобы не возникло проблем с поступлением в университет. Я и сейчас стараюсь не говорить о вере без необходимости. Мне кажется, это свойство многих православных советского «призыва». Тогдашняя привычка к осторожности словно бы перешла в сдержанность сейчас, когда говорить о вере можно, а порой и модно. Понимаешь, что при многократном произнесении слова начинают девальвироваться.

Какая фраза из Библии Вам особенно близка?

Например, слова, сказанные Валтасару в Книге пророка Даниила: «Ты взвешен на весах и найден очень легким». Можете придумать что-то более совершенное? Как-то удивительно емко выражена абсолютная тщета величия, земного богатства и славы. Очень полезно повторять такие вещи самому себе.

Мир, изображенный в романе «Лавр», существует по жестким законам: зло наказуемо, грех требует искупления, от недуга спасает молитва. Насколько иначе устроена окружающая реальность в Вашем личном восприятии?

Зло наказуемо — даже тот, кто внешне остался безнаказанным, разрушил что-то в себе самом. Грех требует искупления — такие категорические высказывания допустимо обращать только к себе. От недуга спасает молитва — я был тому свидетелем.

Если времени, как утверждают Ваши герои, действительно нет, если бытие едино и неразделимо, как Вы ощущаете это в своей жизни? Умеете ли Вы свободно перемещаться во времени — может быть, не так, как ваш герой Амброджо, а по-своему?

Если считать себя всего лишь удачным сочетанием молекул, о вневременности говорить трудно. Умерев, раздаривать свои составные части земле и траве, продолжаться в кротах и ящерицах — в этом нет полета. Мне неинтересна такая вечность, потому что в ней нет моего «я», того, что называется душой. Ощущение вечности дает метафизический взгляд на вещи. Им обладает не только религия, но и литература, музыка, культура в целом. Всё это явления, выводящие нас за пределы материального, а значит — и за пределы времени, поскольку время, по одному старому определению, есть «форма существования материи». Мы находим наших собеседников в самых разных эпохах и при этом очевидным образом пренебрегаем временем. Что до моих собственных перемещений во времени, то, изучая древнерусскую литературу, я только этим и занимаюсь.

О «Соловьеве И Ларионове»

Что навело Вас на мысль о создании романа «Соловьев и Ларионов»?

Как всякая большая вещь, роман не обходится без многочисленных предпосылок. Таких, скажем, как потребность автора высказать те или иные идеи, его интерес к той или иной теме, его собственные жизненные обстоятельства, общественные настроения и что-то, наверное, еще. В точке пересечения этих линий и возникает роман. Применительно ко мне это выглядит следующим образом. Подобно большинству из нас, я пережил два трудных десятилетия (вопрос о нетрудных десятилетиях в нашей стране оставляю открытым), во многом сформировавших мои взгляды. Виденное за эти годы привело меня к убеждению, что в любых обстоятельствах можно оставаться человеком, то есть проявлять порядочность, быть милосердным, помнить о долге — всем понятно, что здесь имеется в виду. Не вызывает сомнений, что задача истории — нас испытывать, наша же — как-то держаться, прежде всего — в нравственном отношении. Центр тяжести в своем романе я поместил не в девяностых (хотя речь идет и о них), а в гораздо более трудных послереволюционных годах, где все контрасты резче. Кроме того, Гражданская война для меня — одна из семейных тем. Научная линия романа в биографическом отношении также неслучайна.