Читать книгу "Екатерина Медичи - Василий Балакин"

Почувствовав, что Генрих III с трудом сдерживается, Гиз предпочел долее не испытывать судьбу и поспешил откланяться, направившись в свой особняк на улице Сен-Антуан. Осознав, наконец, безрассудность своего поступка и опасаясь ночного ареста, он усилил охрану дома прибывшими с ним военными. Король тоже, не теряя времени даром, увеличил численность гарнизона, размещенного в Лувре. На следующий день Гиз передвигался по городу уже в сопровождении четырех сотен дворян, державших под плащами заряженные пистолеты. Во второй половине дня он нанес визит королеве-матери, где опять встретил Генриха III. Поначалу король был холоден с ним, не удостоив его даже взгляда и не ответив на приветствие, но затем, не без участия Екатерины, между ними завязалась беседа. Продолжая выражать показную преданность королю, герцог побуждал его к искоренению еретиков, вместо того чтобы терпеть их присутствие и даже заключать с ними соглашения. На это монарх возразил, что никто не может ненавидеть еретиков сильнее, чем он, но у него нет возможности собрать против них войско, не имея денег, а лигёры беспрестанно требуют сокращения налогов. Затем он осудил действия парижан, при этом даже намеком не возложив ответственность за происходящее на Гиза. Сочтя это за добрый знак, Екатерина, желавшая во что бы то ни стало помирить непримиримых врагов, потребовала от герцога, чтобы тот пообещал умиротворить столицу и наладить отношения с Эперноном. В ответ на это Гиз с сарказмом произнес, что из уважения к хозяину готов полюбить даже его собаку, и откланялся.

Примирения явно не получалось, и Генрих III, опасаясь, что Гиз ведет двойную игру, впустил в Париж швейцарских наемников, а в пригородах разместил французскую гвардию. Дворцовая охрана получила необходимые инструкции. Король был полон решимости восстановить порядок в столице любой ценой. Видя это, Гиз более уже не колебался, приступив к осуществлению намеченного переворота. Чтобы подхлестнуть возмущение парижан, он распространил по городу список фамилий 120 наиболее видных лигёров, которых король якобы распорядился арестовать и повесить. Каждый парижанин чувствовал нависшую над ним угрозу и потому готов был действовать. Мятеж возглавил мэр Парижа Бриссак.

12 мая 1588 года вошло в историю как День баррикад. Король лично встречал швейцарских наемников и французскую гвардию у ворот Сен-Оноре, обратившись к ним с речью. Швейцарцы заняли позиции к северу от Сены, на Гревской площади, Новом рынке и кладбище Невинноубиенных, а гвардейцы — на острове Сите и мостах. В ответ на это вооруженные толпы стали собираться на площадях Мобер и Сен-Антуан. Королева-мать отправила в город своего человека, чтобы тот разузнал и доложил ей, как развиваются события. Новости были неутешительны: лавки закрыты, а улицы тут и там перегорожены баррикадами — и повсюду люди герцога Гиза. Екатерина неоднократно обращалась к нему, умоляла предотвратить резню, но всё тщетно. Стало ясно, что сражения не избежать. Тогда Генрих III принял решение направить вооруженные отряды на площади Мобер и Сен-Антуан, но было уже слишком поздно: баррикады и протянутые поперек улиц цепи преградили путь роялистам. Из окон домов на швейцарцев летели камни, причинившие бесславную смерть не менее чем трем десяткам из их числа, тогда как другие были разоружены и препровождены в тюрьму. Что касается французских гвардейцев, то им приказали сложить оружие.

Положение Генриха III стало безнадежным. Всецело оказавшись во власти мятежников, он был заперт в собственном дворце, который в любой момент мог быть взят штурмом, если бы Меченый отдал соответствующее распоряжение. Но тот не считал нужным делать это, и без того ощущая себя хозяином положения и полагая излишним обременять себя преступлением против его величества. В своей безмерной самонадеянности он велел королю явиться к нему, однако в особняк Гиза прибыла королева-мать, отважно проследовав через перегороженные баррикадами улицы — ее парижане еще уважали, не забывая, благодаря кому королевство хоть как-то держалось в последние три десятилетия. И герцог тоже принял ее с должным почтением. Начав разговор, Гиз посетовал, что король, поддавшись несправедливым подозрениям, решился причинить вред доброму граду Парижу и посягнул на жизнь честных католиков. Екатерина возразила, что весь этот мятеж, вызванный чистым недоразумением, не имеет ни малейшего смысла, поскольку король принял свои меры исключительно с целью изгнания нежелательных иностранцев. Герцог не уступал, ссылаясь на то, что король решился погубить представителей старинной аристократии в угоду своим миньонам, которых осыпал милостями, назначая на важные командные и государственные должности. Дабы доказать свои добрые намерения, Генрих III должен назначить его, Гиза, на должность генерального наместника королевства и чтобы это назначение было утверждено Генеральными штатами. От королевы-матери не ускользнул смысл уловки герцога, вознамерившегося таким способом завладеть троном: получив назначение от Генеральных штатов, он уже не выглядел бы узурпатором. Однако и этим не исчерпывались требования Гиза: он настаивал, чтобы Генрих Наваррский как еретик отныне лишался прав на корону, а герцог Эпернон и прочие королевские миньоны были смещены со своих должностей. На это Екатерина ответила, что предъявленные требования слишком велики, чтобы она могла принять их, предварительно не проконсультировавшись с сыном и его советниками.

Она возвратилась в Лувр, где продолжилось обсуждение ситуации, не увенчавшееся принятием какого-либо определенного решения. Утром 13 мая Екатерина снова прибыла в особняк Гиза. На сей раз требования герцога оказались еще более жесткими. Престарелая королева-мать понимала, что, получив отказ, он прикажет штурмовать Лувр, поэтому решила тянуть время, придирчиво уточняя каждую статью предложенного ей договора. Она не имела себе равных в ведении подобного рода дебатов. Меченый, будучи в большей мере солдатом, чем дипломатом, попался на эту уловку. К концу второго часа навязанных королевой-матерью препирательств ему доложили, что Генрих III бежал через сад Тюильри. Гиз, сообразив, что его провели, как мальчишку, не мог найти слов, чтобы выразить свое негодование. Екатерина театрально вскрикнула, дабы показать, какой сюрприз преподнес ей сын. А может, и вправду Генрих III спонтанно принял решение в ее отсутствие? Говорить было уже не о чем, и она незамедлительно покинула особняк Гиза, возвратившись в Лувр.

Пока мать вела переговоры, Генрих III, не чувствовавший себя в безопасности, решил, не дожидаясь худшего, бежать, переодевшись в одежду одного из своих приближенных. Как гласит легенда, он, проезжая через Новые ворота, обернулся на столицу, которую ему не суждено было более увидеть, и сказал: «Неблагодарный город, я любил тебя больше собственной жены». Париж, покинутый тем, кто по крайней мере номинально мог называться его господином, безраздельно перешел под власть Гиза.

Горькие плоды миротворчества

Екатерина оказалась в положении, в каком ей еще не доводилось бывать и из которого она, по ее собственному признанию, не видела выхода — кроме одного: помирить Гиза и парижан с королем. В очередной раз ей предстояло смириться, подчиниться злой судьбе ради сохранения трона для сына и самой жизни, его и ее собственной. Парижане и сами были озадачены бегством короля, ибо изгнание Божьего помазанника не входило в их планы. Париж без короля не был столицей Франции, точно так же, как и король без Парижа не был королем. Значит, следовало воссоединить их. Королева-мать согласилась выступить в роли посредницы, и делегация парижан во главе с герцогом Гизом направилась в Шартр, где нашел убежище Генрих III, дабы заверить его в своей преданности. А он, похоже, и сам не знал, что делать дальше. Теплый прием, оказанный ему жителями Шартра и губернатором Ши-верни, позволял надеяться, что еще не все потеряно. Вместе с тем определенного плана действий не было ни у него самого, ни у его советников. Высказывались противоречивые мнения: если одни считали необходимым вести против Гизов борьбу не на жизнь, а на смерть, то другие склонялись к достижению компромиссного соглашения. Генрих III всех выслушивал, но не принимал решения, не видя верного выхода из казавшегося безвыходным положения.