Читать книгу "Ты была совсем другой - Майя Кучерская"

– Понятно, фронтовая жена. Удобно, конечно. Но тогда хоть война была. Ты можешь мне объяснить, как так можно? Не по-людски! На полчаса. Мы с Володей, папой твоим, царство ему небесное, полгода встречались каждый день, пока он решился за руку меня взять. Ты же ничего об этом человеке не знаешь!

Люся не отвела глаз, выдержала взгляд и промолчала. Что тут возразишь? «Я знаю»? Знаю главное: накачанные мышцы, охота, анекдоты без конца – только броня, а настоящий он – когда снимает свои доспехи и целует меня, обнимает, радуется тому, что у него есть я, мне радуется, и хочет только, чтобы и мне было с ним нежно, счастливо. И я счастлива. Мама, мир изменился. Такая теперь жизнь: люди не встречаются полгода, они… сразу ныряют и боятся влюбиться всерьез. Потому что хотят жить вечно, понимаешь? А это оттягивает силы. Ну и пусть. Какая разница, с кем он, когда не со мной – если со мной он такой заботливый, такой… жаркий. Остальное: не все ли равно? Будапешт был необыкновенным – сияющим, торжественным, светлым! в Грузии я никогда не была, у нас снег вон лежит, а там все цветет. И Елена Васильевна твоя знаешь что сказала? «Счастливая».

Но Люся молчала, молча собралась, покидала в чемодан летних платьев, кинула и шорты и две кофточки с коротким рукавом, и босоножки! беззвучно вышла из квартиры чуть свет, не прощаясь, делая вид, что верит, будто мать спит, договаривала, дообъясняла все это уже в самолете.

4.

В первый же день в Тбилиси, когда после позднего завтрака они пошли бродить по городу, их занесло на рынок. На прилавках высились горы клубники, здесь (конец апреля!) она уже созрела, купили бумажный стаканчик, и пока шли, Олег доставал по ягодке – открой ротик, детка, и она открывала – как же сочно, сладко! в жизни не ела такой. На прилавках в раскрытых мешках лежали орехи, семечки, изюм, в мешочках поменьше – специи, бордовые, серо-зеленые, охровые, шафран, тмин, барбарис, тимьян, остро пахло зирой; посверкивали бутыли с золотым подсолнечным маслом, баночки с соусами, их оттеняли темные бутыли с вином. На веревках покачивались гроздья чурчхелы и сушеной хурмы, в цветочных рядах продавались не только розы, хризантемы, но и ромашки, сирень. Продавец, уже пожилой, белоголовый грузин с печальным усталым взглядом, подарил веточку сирени Люсе. Олег заревновал – сейчас же купил охапку. И услышал от этого горца: с праздником! И всюду, где они покупали что-то, им говорили: с праздником! Потому что завтра Пасха. Кто-то продавал темно-гранатовые крашеные яйца – их они тоже купили, две штуки – маленький усатый торговец в повязанной по-пиратски бандане пояснил: это эндро, корешок морены, чистый совсем продукт – вот чем красим! И тоже: с праздником.

Олег улыбался, азартно торговался, купил десять разноцветных чурчхел, сам нес букет сирени, и Люся чувствовала: в самом деле праздник, даже предложила, может, сходим на службу ночную, посмотрим, как у них тут, но он только засмеялся: ты что? Я атеист!

Но Грузия отогрела его, размяла и от чего-то точно излечила, за ужином в ресторане на улице Шардена, выпив очередную стопку чачи, Олег наконец начал рассказывать о себе:

– У меня сад… ты бы видела! 25 соток! Это не дача, имение. Клубника, земляника садовая, крупней клубники, виноград вызревал, и не хуже здешнего, про яблони, малину, ежевику не говорю. И кому это все, скажи? Некому. Двадцать лет растили вместе, горбатились. А какой дом! Третий этаж гостевой, деревянный, уютный, к нам компании по тридцать человек заваливались, как мы праздновали! И Новый год, и рождения – с фейерверками, танцами, обязательно банька – финская, но и русская, я банщика даже специально вызывал на свой юбилей, у нас с моей бывшей друг за другом рождения шли, 16 и 18 июня.

Так и выяснилось: прожив с Олегом 22 года, жена от него ушла, встретила нового… смешно сказать, на заправке, куда заехала в морозный день на минутку, и помог он ей что-то там с машиной, починил заедающий шланг, поговорили – всё! Этого хватило.

И вот уже больше года Олег мыкался, надеялся, может, вернется, опомнится – ведь нельзя же так? И дом трехэтажный берег, и сад не продавал, обрабатывал из последних сил, хотя никому он больше был не нужен, дети – три дочки! – учились кто где, только младшая еще жила в городе, заканчивала в этом году школу, но осталась с мамой, и точно уж было ей не до смородиновых кустов.

– Так ты любил свою жену?

– Что значит любил? Я ее до сих пор люблю. Одну ее и любил всю жизнь. Остальное всё – не всерьез, так, для самоутверждения, что ли…

– А я? Я? – не выдерживает она. Хватается за бокал с водой, делает глоток.

– Ты? Хорошая… Не с каждой же я…

Люсе кажется: ее убивают. Уже убили, вот здесь, прямо в ресторане, растворив в бокале смертельную дозу мгновенно действующего яда.

И уже из-за полога смерти она смотрит на него, и все-таки ждет, ждет, не добавит ли еще хоть слово. Но Олег задумался и молчит, словно вспоминает что-то.

«Я должна отлучиться», говорит она тихо и идет в следующий просторный зал, и выходит на улицу. Вот и такси, 3 лари, гостиница рядом.

За окном истекает огнями разгоряченный чужим весельем город, шумят рестораны с туристами. Темные островерхие храмы замерли в предпасхальной тишине, она глядит, не видя, не понимая, словно против воли погружаясь в новое знание все глубже.

Так вот зачем ему это! Зачем ему она. Чтобы хоть как-то залатать тоску по жене, которую любит до сих пор. Вот и все. Проще не придумаешь. Что тут такого? Но перенести это невозможно, нет.

Машина останавливается у гостиничного крыльца. Люся отсчитывает монетки. «Минутку, сейчас только чемодан захвачу и в аэропорт, довезете меня?» Таксист, спокойный, огромный, с животом, подперевшим руль, кивает: нэт проблэм!

В номере она срывает с вешалок платья, бросает в чемодан, не забыть зубную щетку, зарядку из розетки, ночную рубашку из-под подушки достать.

Под подушкой лежит съежившийся белый бутон. И как ни спешит, удержаться она не может, жадно нюхает его снова, различает знакомый запах, только слабее, чем утром – огурец, свежескошенная трава.

Глядит на мобильный с отключенным звуком – все это время Олег звонил, все 20 минут разлуки, и звонит сейчас, Люся нажимает на трубочку из чистого, холодного любопытства, слушает, отодвинув от уха телефон, все и так слышно: Олег кричит.

– Люсь, ты где? Люсь, я знаю, прости. Я уже не смогу без тебя. Понимаешь? Люсь, ты другого такого не найдешь, слышишь? Ты где? скажи! Где тебя искать, скажи мне!

Она слушает еще, нажимает отбой, вырубает мобильный вовсе, отбрасывает его подальше, снова подносит к лицу белую цветочную тряпочку, внимательно вдыхая прелый запах, точно надеясь найти подсказку.

Окидывает взглядом комнату – вышитые черно-красными узорами коврики на диване и табуретках вокруг низкого столика, лохматый букет сирени в графине (вазы в гостинице не нашлось), темно-зеленая ветровка Олега, повисшая на спинке высокого стула, не взял с собой – тепло, на столе его железные очки – для чтения, развивается дальнозоркость, бывает и у суперменов, да. У кровати два белых гостиничных тапка, таких глупых и уже родных.