Читать книгу "Побег аристократа. Постоялец - Жорж Сименон"

— Постойте, дайте сосчитать. Семеро, включая старую нянюшку, она была уже вроде члена семьи. Садовников с Принкипо я не считаю, учительницу сестры тоже…

Что самое потрясающее, все это тоже было правдой, хотя в конце концов он и в этом стал сомневаться!

Правдой являлось и то, что его отец, потеряв свое состояние, три года назад скончался. Так ли уж изменилась жизнь семьи? В Пере у мамы и сестры были свои апартаменты, старая няня и еще одна служанка. Дом в Принкипо не продан, покупателя не нашлось, и чуть солнышко пригреет, дамы, как и прежде, перебираются туда.

Что до самого Эли, разве он был несчастен? Жил себе, как другие ему подобные, как сотни турецких молодых людей, разоренных кризисом, которые целыми днями слоняются по центральной улице, декламируя стихи, попивая раку, закусывая маленькими копчеными рыбками и ввязываясь время от времени в какую-нибудь аферу.

Так однажды он заработал тысячу турецких ливров на посредничестве в продаже греческому правительству одного старого английского судна. И если бы затея с коврами оказалась удачной…

— Вы никуда не собираетесь, мсье Валеско?

— Возможности нет! Мне теперь придется дожидаться конца месяца. Лучше уж так, чем идти куда-то без гроша в кармане.

— Да знаю я! Будь вы при деньгах, не стали бы сидеть у меня на кухне. Вас тогда и к ужину насилу дождешься.

Посуда была домыта. Мадам Барон, как всегда, притащила корзину с овощами и ведро. Ее муж, вздыхая, встал, зевнул и направился к двери. Когда его шаги затихли на лестнице, хозяйка объяснила:

— Ему сегодня надо ехать ночным поездом. Завтра утром он будет уже в Эрбестале, а домой вернется не раньше завтрашней ночи. Ты приготовила для него одежду, Антуанетта?

— Да. И оторванную пуговицу пришила.

Валеско, заскучав, потоптался в нерешительности, потом спросил Эли:

— Не хотите сыграть партию на бильярде в угловом кафе?

— Спасибо, нет.

— В таком случае я иду спать. Доброй ночи.

Теперь слышались только ритмичное поскрипыванье ножа, очищающего с картошки кожуру, да временами стук очередной брошенной в ведро картофелины.

— Как приятно путешествовать, — вздохнула мадам Барон. — У меня-то никогда не было возможности…

Эли увидел, как Антуанетта вскинула голову, и заметил, что она вдруг побледнела. Она тоже смотрела на него. Пыталась дать ему понять что-то, подталкивая к нему развернутый газетный лист.

— Но если у тебя это не получилось, пока ты молод… — продолжала мадам Барон, ничего не замечая.

Из осторожности помедлив, Эли придвинул газету.

Крупные буквы заголовка чернели над тремя колонками текста — речь шла о том, что вследствие взрыва метана на угольных копях Серена двенадцать шахтеров оказались погребены заживо. А рядом он прочел слова, набранные шрифтом помельче: «Убийство голландца».

— Вы редко просматриваете газеты, — не поднимая головы, прокомментировала мадам Барон. — И то сказать, какой вам интерес в бельгийских газетах?

«Сегодня утром в пачке купюр, присланных в банк Брюсселя его филиалом в Генте, обнаружены три банковых билета, похищенных у господина Ван дер Крэйзена, как мы сообщали ранее, убитого в парижском экспрессе.

Сыскная полиция тотчас была оповещена, и, вероятно, уже оформлено судебное поручение продолжить расследование в Генте.

По поводу этого дела «Журналь де Пари» обращает внимание на любопытное несовпадение законов и обычаев двух стран.

Оказывается, если бы убийство было совершено до пересечения границы, то есть на бельгийской территории, преступнику грозили бы всего лишь пожизненные каторжные работы, поскольку смертная казнь в Бельгии отменена в принципе.

Но таможенники свидетельствуют, что они знали господина Ван дер Крэйзена, и со всей категоричностью утверждают, что он был в полном здравии, когда поезд пересекал границу в Кеви.

Таким образом, коль скоро убийца подлежит французскому суду, на карту поставлена его жизнь…»

Чувствуя устремленный на него пристальный взгляд Антуанетты, Эли мучительно, из последних сил старался сохранить хладнокровие. Это было невозможно. Он отодвинул газету на несколько сантиметров, его рука так взмокла от пота, что ее прикосновение оставило на бумаге влажный след.

К счастью, тут появился Барон, уже в униформе, и жена занялась исключительно им. У него была своя металлическая коробка, в которую она положила бутерброды, потом налила в термос кофе с молоком.

Но Антуанетта смотрела на него в упор, ее рыжие глаза застыли.

Он боялся грохнуться в обморок. Страх был безумным, безотчетным. Ему казалось, будто стул под ним качается. Он тщетно пытался оторвать глаза от бледного лица Антуанетты, взгляд которой становился все более жестким, презрительным.

— Доброго вам здоровья, мсье Эли.

Едва осознавая, что делает, он пожал протянутую руку кондуктора. Мадам Барон, провожая мужа, вышла с ним вместе на улицу, и холодный сквозняк проник в дверь кухни.

— А вы трус! — с живостью сообщила Антуанетта, пользуясь тем, что они остались вдвоем.

Он не понял. Он различал то, что ее окружало, — фаянсовую плитку, которой была выложена печь, чайник, поющий на огне, обнаженные картофелины в эмалированном ведерке. Но все это было таким несущественным, так быстро уплывало куда-то, что он обеими руками вцепился в край стола, стараясь удержаться.

Дверь, ведущая на улицу, хлопнула. Раздались шаги мадам Барон, они приближались, и Антуанетта шепнула:

— Тихо!

Ее мать, войдя, поочередно оглядела обоих, с особенным подозрением Антуанетту. Она уже дважды указывала ей:

— Ты не слишком любезна с мсье Эли.

Затем хозяйка снова взялась за нож для чистки, достала новую картофелину.

— На вашем месте, — произнесла она, — я бы все-таки прогулялась. Сейчас только половина десятого. Право же, вы слишком много спите.

Но он прирос, как приклеенный, к своему стулу, к этой кухне, к дому.

— Я бы не хотела иметь мужа, который вечно вертится у меня под ногами, — объявила Антуанетта.

— А тебя ни о чем не спрашивали! Я ежели что говорю, то для блага мсье Эли, просто по-матерински.

Он с усилием поднялся с места.

— В добрый час! Ключ я вам выдала, не так ли? И сделайте милость, не простудитесь!

Но вышел он еще не сразу. Сначала зашел к себе и долго сидел на кровати, но теперь его ужасал мирный вид комнаты, где он уже изучил каждый предмет и помнил его место. Ничего теплее, чем демисезонное пальто, у него не было. Он надел его, обмотал шею шерстяным шарфом.

Чего ради Антуанетта подсунула ему эту заметку? Как там написано: «…на карту поставлена его жизнь…»?