Читать книгу "Кащенко! Записки не сумасшедшего - Елена Котова"

– Нет, – ответил Он. – Я еду за билетами, а когда вернусь, буду ждать в вашей приемной.

История умалчивает и о том, размахивал ли Он в кассах Рижского вокзала журналистской ксивой, требуя купе в вагоне СВ, но вполне возможно, что все было именно так, хотя это шло бы вразрез с тем пониманием устройства Вселенной, в котором Он жил уже больше тридцати лет.

Известно, однако, как поражены были его сотрудники, когда он объявил им, что редактор-выпускающий может выпускать в эфир все, что душе угодно, а у него нет времени на глупости, потому что ночью он уезжает в Юрмалу на две недели. Известно и то, как не нашелся что сказать его главный редактор, заикнувшийся было, что по графику отпуск у него в ноябре… И тут же поперхнулся, ибо при новом понимании устройства Вселенной не было ничего удивительного в том, что Он послал главного к… матери.

Крайне удивилась и Она, когда, войдя в ее кабинет, Он сказал, что на сборы три часа, потому что завтра их ждут дюны, сосны и двадцать шесть километров песчаного пляжа.

Она смотрела в остолбенении, как Он вытаскивал из пепельницы горелые спички и ломал их на мелкие кусочки, а когда замолчал, то с озлоблением швырнул их на пол… Точно как герой рассказа Куприна «Куст сирени», небогатый офицер, слушатель военной академии Николай Евграфович Алмазов, когда он объяснял жене Верочке, что от усталости он посадил поганое зеленое пятно на чертеж инструментальной съемки местности, поставив тем самым крест на своей карьере. Увидев его насупившееся лицо со сдвинутыми бровями и нервно закушенной нижней губой, Она, подобно Верочке, в ту же минуту поняла, что произошло что-то гораздо более значимое, чем ночная кухонная разборка, и заговорила словами Алмазова, к которому Верочка сунулась было с утешениями.

– Ах, не говори глупостей. Неужели ты думаешь, я поеду… – Она твердила, что точки над «i» расставлены на кухне, и повторяла, как Алмазов: «Не делай, пожалуйста, глупостей».

– Нет, не глупости, – возразил Он, точно так же хрустнув пальцами, как Алмазов, и топнув ногой, совсем как Верочка. – Никто тебя не заставляет… Но у тебя издерганы нервы, тебе нужен покой, в конце концов, ты сама пилила меня все годы, что я не могу достать путевок в эту Юрмалу. Отдохнешь, а потом делай что хочешь.

На следующее утро всю дорогу в такси от Риги до Юрмалы Она плакала. От невозможности вынести две недели разлуки с Суперменом, от своего малодушия, позволившего поманить ее каким-то курортом и увезти против воли в момент, когда решалась судьба. Она плакала от злости на него – лучше бы расколотил машину Супермена или вскрыл вены, ничего, не помер бы, она уж как-нибудь усмирила бы его, зато смогла бы уйти с чувством собственной правоты – не жить же с психом… Она плакала от смутного ощущения, что ее собственное понимание устройства Вселенной пошатнулось и теперь она уж и не знает, как полагается уходить в таких случаях.

Упавши мертвым у печи, он опрокинул две свечи, Попали свечи на ковер, и запылал он, как костер, Погода ветреной была, ваш замок выгорел дотла, Огонь усадьбу всю спалил, а с ней конюшню охватил, Конюшня запертой была, а в ней кобыла умерла, А в остальном, прекрасная маркиза…

В покосившемся мире, полном слез, упреков в его адрес, звонков с переговорного пункта Супермену, громоздивших между ними досаду и взаимную глухоту, Она прожила неделю. Не радовало ни солнце, ни запах хвои и моря, ни шедший по краю дюн подлесок, полный кустов черники, на которых уже завязывались жесткие крохотные ягодки. Не радовали ни новый корпус, отделанный с той прибалтийской тщательностью, которая превращала тогда Юрмалу в истинную заграницу для жителей Совковии, ни общение с легендарными зарубежными собкорами, единственными из смертных, обитавшими здесь по праву. Смятение девчонки, считавшей, что знает все, исполненной отваги шагнуть навстречу той самой, заветной любви и споткнувшейся о неведомое…

Зато всю вторую неделю Он и Она смеялись, бегали по мелководному ледяному морю, согревались в бесконечных кофейнях пахучим черным кофе, который умели варить только в Юрмале. Она изумлялась своему узнаванию его, по сути первому подлинному узнаванию человека, с которым прожила в любви почти десять лет, Она изумлялась ощущению, что сидит за столиком кафе с суперменом и что… все хорошо, прекрасная маркиза. Все то, что будило ее по утрам предвкушениями и радостью, сбывается… Вот тут, посреди подлеска, полного кустиков черники, посреди бесконечного серо-желтого пляжа, в аромате хвои и моря… Ведь все действительно хорошо!

По возвращении Она не отвечала на звонки того, другого, который приезжал под ее окна на не разбитой машине… Когда тот, другой потребовал расставить точки над «i», Она, правда, вышла в скверик у дома, чтобы поговорить. Но что тот, другой мог, в сущности, сказать ей? Разговор был бессмысленным, и Она с облегчением вздохнула, когда дверь лифта закрылась и Она поехала вверх, к нему, туда, где Он слушал французский шансон на кухне и одновременно жарил вырезку, пока жена вышла прогуляться в скверике у дома.

Уже не Он, а Она вспоминала «Куст сирени», не понимая, кто из них Верочка, а кто – Алмазов. Бесхитростный, в сущности, рассказ о женщине, заложившей драгоценности, чтобы среди ночи посадить куст сирени на том месте, которое было отмечено жирным зеленым пятном на судьбоносном чертеже мужа…

Пыльным городским вечером они шли по своему хрущобному микрорайону из магазина «Продукты», Он нес авоськи, а Она опять вспоминала Куприна: «Они шли домой так, как будто бы, кроме них, никого на улице не было: держась за руки и беспрестанно смеясь. Прохожие с недоумением останавливались, чтобы еще раз взглянуть на эту странную парочку…»

Лет через двадцать они почему-то поехали в гости на дачу к тому, другому. Тот давно женился на весьма достойной девушке, теперь уже совсем взрослой. Долгое застолье на четверых, водочка, малосольные огурчики, картошка с укропом и селедкой за шершавым столом из бревен, закат, пробивающийся сквозь сосны. Обсуждение предстоящих выборов в России, анекдоты из революционной юности, нещадные комары. Жена того, другого, уставшая от бесконечного, становившегося все более пьяным разговора, отправилась спать в два часа ночи, а троица переместилась в дом: мужчины, куря сигары, беседовали, глядя то в телевизор, то на нее… Она, то и дело затягиваясь сигаретой, выстукивала что-то чрезвычайно важное на лэптопе, но было видно, что она чувствует, как смотрят на нее мужчины… Хотя бы потому, что когда они смотрели на нее, то замолкали…

В наступившей паузе хозяин дома произнес, обращаясь к нему:

– Ты все-таки великий человек! Смотрю я на эту женщину и думаю: какое счастье для всех, что я тогда не женился на ней.

– Да. Это действительно счастье, – сказал Он серьезно и тут же усмехнулся: «Tout va tres bien, Madamе la Marquise…»

Цыпленок из «Хэрродса»

«На месте королевы отменила бы в Лондоне Рождество. Пять лет тут живу, но привыкнуть невозможно. В России Новый год – нормальный праздник, все сидят по домам, готовят, друг к другу в гости ходят, а тут – дурдом. В метро и магазинах – ни войти, ни выйти, по улицам не пройти. Мне-то, ясное дело, надо в Россию подарки везти, а этим-то что неймется? – Галя проталкивалась к выходу из метро на улицу. – Завтра стрижка, краска, маникюр, потом собраться. Значит, подарки надо все сегодня… А еще ужин готовить… Чего я на работе так долго сидела? Уже три часа, день, считай, прошел. Черт, я ж остановку проехала, мне теперь назад к “Хэрродсу” с километр на каблуках шкандыбарить».