Читать книгу "Опыт Октября 1917 года. Как делают революцию - Алексей Сахнин"

Каждая лишняя минута существования Временного правительства в таких условиях была чревата кровопролитием и даже, возможно, поражением восстания, а вместе с ним и всей большевистской партии. Вероятно, именно поэтому даже противники форсированного восстания внутри большевистского руководства не пытались остановить или отложить штурм дворца (благо, он «запаздывал» сам собой).

Кроме того, успех Смольного, силам которого удалось в течение ночи взять под контроль весь город практически бескровно, воодушевил даже скептиков. Например, Суханов описывает два характерных эпизода, произошедших с ним лично. В три часа дня 25 октября Суханов пришел на заседание Петросовета, на котором председательствовавший Троцкий как раз объявил от имени ВРК, что Временного правительства больше не существует (в действительности, оно все еще заседало в Зимнем дворце). В кулуарах Суханов столкнулся с Зиновьевым, которого он не сразу узнал – так изменился Григорий Евсеевич за месяцы подполья.

«Ну что, товарищ Суханов?» – спросил Зиновьев – «не ожидали вы, что такой быстрой и легкой будет победа?». Когда Суханов объявил, что не относится к поклонникам произошедшего переворота, «Зиновьев молча смотрел на меня с минуту, а потом отошел шага на два в сторону. Ведь он только что высказывался и даже пытался вести кампанию против восстания – из опасения, что оно будет раздавлено. И вдруг дело идет так гладко! Но, с другой стороны, о Керенском и многом другом он действительно забыл и слишком поспешил поздравить чужого человека. В голове Зиновьева, несомненно, шло брожение» – вспоминал Суханов.

Итак, по свидетельству Суханова, Зиновьев и близкие к нему товарищи по партии пребывали в состоянии «брожения». Отрицать успех восстания было трудно, а значит, отпадала половина аргументов, направленных против него. С другой стороны, большинство из них все еще были сторонниками блока с другими левыми партиями, хотя и понимали, что восстание создало новые преграды на пути к нему. Эти колебания отразились и в разговоре Суханова с Каменевым, с которым ему довелось пообщаться на следующий день.

«Ну что же, стало быть, вы одни собираетесь нами править?» – спросил Суханов – «Вот только что, во фракции левых эсеров, я убеждал всеми силами препятствовать вам установить диктатуру одной вашей партии…». «Каменев рассердился: – Ну, если так, – о чем же нам с вами разговаривать! Вы считаете уместным ходить по чужим фракциям и агитировать против нас…». Впрочем, вспышка гнева быстро прошла, и Каменев попытался перевести разговор на другие вопросы. Но Суханов настаивал: «Так вы окончательно решили править одни? – вернулся он к прежней теме. – Я считаю такое положение совершенно скандальным. Боюсь, что, когда вы провалитесь, будет поздно идти назад…». Каменев «нерешительно и неопределенно» то соглашался, то пробовал спорить. «Да, да – говорил он, смотря в одну точку – Хотя… почему мы, собственно, провалимся?»

Суханов очень точно описывает противоречивое положение, в которое попали вчерашние противники форсированного переворота и сегодняшние сторонники соглашения с другими социалистами из числа большевиков: «Каменев был не только посрамленным ныне противником восстания. Он был и противником чисто большевистской власти и сторонником соглашения с меньшевиками и эсерами. Но он боялся опять быть посрамленным. Таких было немало…».

Если «правая фракция» в РСДРП(б) пребывала в нерешительности и колебаниях, то та часть Центрального комитета и других руководящих инстанций, которая шла за Троцким с его тактикой «активной обороны» и курсом на «советский конституционализм», наоборот, сдвинулась в сторону ленинского экстремизма. Сам Троцкий, который накануне заставил самого Ленина признать правоту своего осторожного «легалистского» курса, теперь защищал восстание, которое, по замечанию одного из депутатов Петросовета «предвосхищает решения съезда»: «Воля Всероссийского Съезда Советов предрешена огромным фактом восстания петроградских рабочих и солдат, происшедшего в ночь на сегодня. Теперь нам остается лишь развивать нашу победу». Действительно, что им еще оставалось?

Восстание резко изменило условия, в которых происходила внутрипартийная дискуссия. Она вынудила вчерашних сторонников тактики Троцкого фактически перейти на позиции Ленина в оценках роли восстания, одновременно усилив противоречия большевизма в целом с его потенциальными союзниками из числа социалистических партий. Но разногласиям относительно формулы будущей власти только еще суждено было проявиться.

* * *

К началу работы съезда его мандатная комиссия зарегистрировала 649 делегатов, из них 390 большевиков, 160 эсеров (из них более половины левые), 72 меньшевика, 14 объединённых интернационалистов, 6 меньшевиков-интернационалистов, 7 украинских социалистов. На правах большинства места в президиуме заняли 14 большевиков и 7 левых эсеров. Меньшевики и меньшевики-интернационалисты отказались занять зарезервированные для них места. Председательствовал Каменев.

Судя по анкетам, которые делегаты съезда заполняли перед заседанием, абсолютное большинство из них – 505 человек – поддерживали лозунг «Вся власть – Советам», еще 86 собирались голосовать за однородное социалистическое правительство и лишь 55 были сторонниками коалиции с кадетами. Сомневаться в том, как съезд, в принципе, разрешит вопрос о власти не приходилось.

Почти в самый момент открытия съезда делегаты услышали раскаты пушечного выстрела – того самого, которым крейсер «Аврора» давал сигнал о штурме Зимнего дворца (до самого штурма оставалось, правда, еще 3 часа). В наступившей тишине слово взял Юлий Мартов. Его единомышленник и однопартиец Суханов так изложил содержание этой речи: «Прежде всего, надо обеспечить мирное разрешение кризиса. На улицах Петербурга льется кровь. Необходимо приостановить военные действия с обеих сторон. Мирное решение кризиса может быть достигнуто созданием власти, которая была бы признана всей демократией. Съезд не может оставаться равнодушным к развертывающейся гражданской войне, результатом которой может быть грозная вспышка контрреволюции». Таким образом, Мартов потребовал, фактически, прекращения военных действий и создания такой власти, которая бы устроила все «демократические», т. е. советские партии – того же, к чему стремились умеренные большевики.

«Видимо, многие и многие большевики, не усвоив духа учения Ленина и Троцкого, были бы рады пойти именно по этому пути… Большевистская масса еще недостаточно понимала великие идеи своих вождей и довольно дружно аплодировала Мартову» – иронизирует Суханов. Впрочем, вполне вероятно, что мартовскую идею действительно разделяли не только единомышленники Каменева, но большая часть большевистской фракции, включая тех, кто в прошедшие дни выступал за курс на восстание. Свою солидарность с предложением также высказали левые эсеры, новожизненцы и некоторые другие небольшие фракции.

От имени большевиков заявление сделал Луначарский, который неожиданно сказал, что его фракция «решительно ничего не имеет против» предложения Мартова! При голосовании оно было поддержано единогласно. По всей видимости, даже крайнее крыло большевиков в этот момент не решалось идти на открытый разрыв с умеренными. Многим казалось, что «съезд при колеблющемся большинстве станет на правильный путь создания единого демократического фронта».