Читать книгу "О, сколько счастья, сколько муки… - Анастасия Туманова"

В овраге, как всегда, не было ни души. В зарослях лозняка посвистывали пеночки, над коричневыми камышинами дрожали стрекозы, блестела зеленоватая вода кладбищенского пруда. Поглядывая на поросший розовым иван-чаем склон оврага, Маргитка принялась раздеваться.

Сначала она свирепо, докрасна, натерлась крупным серым песком. Ополоснулась из пригоршни, сорвала стебель иван-чая и, скрутив его жгутом, долго терлась и им. И лишь после этого, зайдя по грудь в теплую, как парное молоко, зеленую воду, наплавалась в пруду до головной боли.

В дом на Живодерке Маргитка прибежала уже в сумерках. Никаких объяснений по поводу своего полдневного отсутствия у нее заготовлено не было, но, войдя в калитку, она убедилась, что расспрашивать ее сегодня никто не станет. Все мужское население дома сидело во дворе. В доме слышались встревоженные женские голоса, мимо Маргитки, едва не сбив ее с ног, пронеслась Катька Трофимова. Маргитка поймала ее за рукав.

— Эй, что случилось?

— У матери твоей началось! — выпалила Катька.

— Господи, давно?

— Полчаса как! Я за повитухой! Тебя отец искал!

Маргитка побежала в дом. Там суетились цыганки, мелькали полотенца, кипятилась вода. Приставая то к одной, то к другой, Маргитка выяснила, что еще днем Илона была весела и здорова, готовилась ехать с хором в ресторан, смотреть на Дашкин «дибют», вместе с Настей в сотый раз расставляла в талии гроденаплевое платье и уже собиралась натянуть его на себя, но, подняв руки, вдруг охнула, опустилась на пол и заявила: «Вон мужиков из дома!»

В считаные минуты все мужчины были выгнаны во двор, вслед за ними отправились дети и молодые девчонки, и дом заполнился пожилыми цыганками. Маргитку, едва объяснив ей, что происходит, немедленно выставили тоже. Оказавшись снова во дворе, она нос к носу столкнулась с отцом, но тот, похоже, не заметил ее. Он стоял посреди двора в одном сапоге на босу ногу и вопил:

— Чертова баба, выбрала время! Сто раз ей говорил, рожай с утра, так нет! Как в ресторан идти — здравствуйте! И вот куда я теперь поеду?!

— Ничего, Трофимыч… — Кузьма сочувственно подал ему второй сапог. — Ей не в первый раз, управится.

— Знаю я, как она управляется! — Митро, прыгая на одной ноге, натягивал сапог. — Полон дом девок, восемь голов на мою шею! И что — сейчас опять то же самое? Хватит с меня! Никуда не поеду! Здесь буду сидеть и ждать, кто там вылезет! Если опять баба — убью обеих! Дешевле обойдется! Что я — Савва Мамонтов, приданое на них собирать?!

— Морэ, а как без тебя-то? — осторожно спросил сидящий на перекладине лестницы Илья. — Кто «В предчувствии разлуки» петь станет?

— Вот ты и споешь! — отрезал Митро. — И не маши руками, вытянешь. Эх, жалко, на Дашку твою не посмотрю… И Настька тоже ехать отказывается, говорит — с Илонкой останется, вроде у нее самой тоже так было. — Митро мучительно скреб обеими руками волосы. — И что, дэвла, за день такой — сто рублей убытка… И Яков Васильича, как на грех, нету… Да ты смотри у меня там! — Это уже адресовалось Кузьме. — Чтоб за вино не смел хвататься, когда господа предлагают, сколько раз говорить! Надерешься, потом тебя домой волочить — позора не оберешься.

— Отвяжись, — огрызнулся Кузьма.

— Ну и все тогда. Собирайтесь. Да, Смоляко… Гришку своего дома оставь, куда ему с такой мордой — как яйцо пасхальное… И когда только я от вас ото всех избавлюсь, господи прости?!

На последний вопрос Митро Илья отвечать не стал. Голова была забита сегодняшним Дашкиным выступлением, и то, что Настя не едет с ними, всерьез беспокоило Илью. Он отчаянно боялся провала дочери, хотя днем, аккомпанируя ей на гитаре, убедился, что поет Дашка верно и все ноты «дотягивает» как положено. Выбранный Дашкой романс, несмотря на то что он был новым и модным, Илье совсем не нравился. Дочери он не говорил ни слова, но с Настей спорил до хрипоты: «Совсем вы с ума сошли! Что она в этой песне понимать может? Его не всякая-то певица в годах споет! Вот все вы, хоровые, полоумные! Сто раз слышал — вылезает девчонка десяти лет, в позу встанет, шалью обмотается и — „Ста-а-арасть, как ночь, мне и им угрожает…“ Тьфу!»

Настя смеялась, но переубеждать Дашку не собиралась. Да и сама дебютантка, кажется, ничуть не была обеспокоена. «Ничего, дадо, — успокаивала она отца. — Спою».

Илья огляделся, ища дочь. Дашки нигде не было видно, зато на глаза ему попалась Маргитка, сидящая на крыльце и глядящая в одну точку. К ней подошел нахмуренный Митро:

— Где тебя носило?

Маргитка не ответила, не повернула головы. Кажется, и не слышала отца. Когда Митро, разозлившись, заорал на весь двор: «Где шлялась, я спрашиваю, паршивка?!», она вздрогнула. До Ильи донесся ее тихий голос:

— У тетки Симы в Спасо-Глинищевском была.

— Нашла, куда одна ходить, там ворье сплошное с Хитрова крутится! Доиграешься ты у меня до ремня! Марш в дом, переодевайся! Бога благодари, что не до тебя сегодня!

Маргитка встала, ушла, а Илья подумал, что и ноги ее у тетки Симы не было. И неизвестно, где ее черти таскали целый день. Ушла злющая, а пришла — и вовсе лица нет. И не подойдешь, не спросишь — цыган полон двор… Тьфу. Прав Митро — не день, а тридцать три несчастья.

И в ресторане, в крохотной «актерской» за общим залом, забыв о предстоящем выступлении дочери, Илья продолжал с тревогой следить за Маргиткой. Та была сильно бледна и как-то болезненно шумна сегодня, ее голос раздавался в комнате громче других. Маргитка то хохотала как сумасшедшая, то принималась бешено браниться, отталкивая других девчонок от зеркала и сбрасывая со «своего» стула чужие шали и ленты, то умолкала на полуслове, стиснув пальцами виски, и смотрела в распахнутое окно, за которым уже темнело. Во дворе ресторана цвел тополь, уборная была полна пуха, и Илья, глядя на то, как белые пушинки садятся на распущенные косы стоящей к нему спиной Маргитки, отчетливо чувствовал, что сходит с ума. Так бы и подошел, дернул бы за руку, спросил, что стряслось, прижал бы к себе эту чертову куклу… Несколько раз за вечер Маргитка поворачивалась к нему, но смотрела пустыми глазами, и Илье становилось страшно от серой бледности ее лица. Он даже не сразу услышал обращающуюся к нему Дашку, и той пришлось осторожно потрогать его за рукав:

— Отец, пожалуйста, отец… Дай ноту.

Он потер кулаком лоб, взял гитару, тронул струны, и Дашка принялась распеваться. Илья машинально аккомпанировал и одновременно спрашивал у Кузьмы:

— Кто в зале-то сегодня? Я проходил, видел — полна коробочка…

— Да, народу много. — Кузьма старательно полировал суконкой ботинок. — Толчанинов с друзьями сидят, уже знают, что Настькина дочь дебютствует. Заволоцкий пришел. Купец Вавилов со своей обоже. Актриса Несветова с поклонниками, студенты набились… Да, Маргитка! Эй! Твой каторжник тоже сидит!

Маргитка дернулась, словно на нее вылили кружку кипятка, обернулась к Кузьме, и Илья увидел одни глаза, зеленые перепуганные глаза на белом лице. «Вот оно что… С ним, курва, виделась сегодня…» Илья даже опустил гитару да так и стоял, не сводя глаз с давно отвернувшейся Маргитки — до тех пор, пока его не тронули за плечо.