Читать книгу "Серебряные слезы - Татьяна Тронина"

– Нет-нет, я не к тому спросила... – пробормотала я, откинувшись назад. – Просто хотела узнать, согласен ли ты с тем, что вся наша жизнь подчинена незримым законам, по которым добро всегда вознаграждается, а зло неизменно бывает наказано?

– Согласен, – сказал он и лег рядом, прижав меня к себе. – Нет, правда!

– А многие не верят. Говорят, что это все придумано для утешения, – пробормотала я. – Это слишком хорошо, чтобы быть правдой...

– Нет, я действительно верю, – сказал он упрямо. – Просто иногда наказание отодвинуто во времени.

– А добрый поступок, который, бывает, так и не оценил никто... Вот, например, жил такой доктор Гез, лет сто назад... Святой человек – он основал больницу, лечил людей, помогал им и знаниями, и своими деньгами, поскольку был очень богат. Он даже каторжникам помогал и беглым преступникам. И даже тем, кому все остальные отказывались протянуть руку. И что же?

– Что? – с интересом переспросил Саша.

– Умер в нищете и безвестности, никому не нужный. Кажется, его похоронили на Немецком кладбище, а на могиле написали его собственные слова – «Спешите делать добро». Ты знал про доктора Геза?

– Нет, – со стыдом признался Саша, – хотя слова эти раз сто слышал... Я думаю, на самом деле он был счастливым человеком, потому что делал то, что ему подсказывало сердце.

– Но умер-то он в полной нищете и забвении!

– Мы не знаем всей правды, – вдруг заключил Саша, – что там и как было... А про забвение ты зря говоришь – мы же его помним.

– Особенно ты! – усмехнулась я.

– А что! – оживился он. – Если буду ехать мимо, то непременно загляну на Немецкое кладбище, к доктору Гезу, положу цветы на его надгробие... Нет, даже специально туда поеду!

– Ему это надо – спустя сто лет? Его прах давно истлел, твои чувства никому не нужны... – скептически произнесла я, хотя с интересом слушала Сашу. Мне нравилось все то, что он говорил, а главное – как говорил... Он добрый, милый человек, и мне невыразимо приятно становилось от того, что всю мою жизнь я проживу именно с ним. Эта детская горячность, эта вера в чудеса и правду, которая непременно восторжествует...

– Нужны, – упрямо сказал Саша и поцеловал меня.

– А любовь? – Я села на кровати, потянулась к выключателю. – Я уже о другом... Вот представь себе: любит один человек девушку, уж так любит – жизнь за нее готов отдать, с ума сходит... А она...

– И что же она? – с интересом спросил Саша.

– А она его предает самым наглым и бесцеремонным образом! Где, спрашивается, гармония, где бог, где справедливость? – патетически воскликнула я в темноте, прикасаясь к Саше.

– Ты о ком? Ты не о себе?

– Нет, что ты! Это история из мемуаров твоего предка, Андрея Калугина.

– А-а...

– Когда я читала его записи, мне было так жаль его... Он ведь в сумасшедший дом попал из-за Дуси Померанцевой. Знаешь, я читала рукопись с совершенно особым чувством, не как литературовед... Может быть, я тебя ассоциировала с Андреем, ведь ты его потомок?

– Потомок... Но я не хочу, чтобы ты меня предала самым наглым и бесцеремонным образом. Хотя я так люблю тебя, что наверняка попаду в сумасшедший дом, если ты от меня уйдешь... – смешным дребезжащим голосом протянул он.

– Я не предам тебя! И потом – я ведь никакого отношения не имею к Дусе Померанцевой! – засмеялась я. – Я же не ее потомок.

Иронически я выделила последнее слово – «потомок», которое казалось мне напыщенным и забавным.

– Но к чему тогда этот разговор? – укоризненно спросил Саша.

Луна сияла в окне, по комнате плыли тени, Сашино лицо казалось бледным и прекрасным, прядь темных волос упала ему на лоб. За окнами серебрились сугробы снега, и от них в комнате было светло. Голубой, призрачный, прозрачный свет...

– К тому, что я хотела понять – умирает ли такая любовь во времени? Зачем он так любил ее – ведь его чувство осталось без ответа... Где же гармония, где справедливость, в которые ты столь веришь?

– Они есть, – сказал Саша, прикасаясь к моему лицу кончиками пальцев. – И такая любовь не умирает.

– Но где же она, где?

– У нас тобой...

– Ах, при чем тут мы?..

Мы уезжали в Москву следующим утром. Саша вышел во двор, чтобы завести и прогреть машину, а я прощалась с Ниной Ивановной.

– Я не знаю, смогу ли присутствовать на свадьбе... – тихо произнесла она. – Право, я такая старуха, что буду всем мешать... Ведь с твоей стороны, Лиза, никого из родственников не будет?

– Нет. У меня их просто нет... Но именно поэтому вы должны приехать. Иначе, Нина Ивановна, я обижусь. Подумаю тогда, что вы не одобряете наш брак, – сурово сказала я.

– Хорошо, хорошо! Я приеду. Непременно приеду! – торопливо закивала она. – Я ведь только подумала, что среди молодежи буду как-то не очень хорошо смотреться...

– Ну что вы такое говорите?! – искренне возмутилась я.

Саша позвал меня со двора.

Я пошла к выходу, но в самый последний момент спохватилась:

– Нина Ивановна, а нет ли у вас фотографии вашего дедушки? Я давно хотела спросить...

– Знаешь, одна есть, – вспомнила она и поспешила к комоду. – Из последних, а другие пропали во время войны.

Она достала из старого плюшевого альбома пожелтевшую карточку.

– Вот.

Я взяла и подошла к окну.

В январских сумерках на меня глядел Андрей Калугин – почти старик, с растрепанной бородой. Не глядел даже, а... косился – испуганными, тоскливыми, пронзительными глазами. Одет он был во что-то вроде полосатого халата, а вокруг шеи наверчен какой-то платок.

– Лиза, если тебе надо, то возьми фотографию, – сказала Нина Ивановна. – Раз ты исследование пишешь, тебе она нужнее.

– Да нет, что вы... – нерешительно промямлила я. – Ведь это вроде ваш семейный архив...

– Ты тоже наша семья, – великодушно произнесла она. – Я знаю, ты не потеряешь. Бери!

– Лиза! – крикнул Саша со двора. – Ну где ты там?

* * *

Не знаю почему, но я вновь оказалась здесь...

В прошлый раз мне мешала Аглая – своим щебетанием, румянцем, вечно сползающими на кончик носа очками. Она была олицетворением жизни, а посещение кладбища требовало тишины.

«Я сумасшедшая, – подумала я, проваливаясь по колено в снег. – Зачем я снова иду сюда, что хочу узнать?» Прежде мной не владели столь мрачные настроения, да и к числу любительниц мемориалов я никак не могла себя отнести. Что двигало мной? Я безумно желала, чтобы тайна моего рождения открылась наконец, но рассудком понимала, что вряд ли теперь это получится.