Читать книгу "Победа для Александры - Надежда Семенова"

Неожиданно глубокое, чуть задохнувшееся контральто размягчило сухую, чуть потрескивающую сдерживаемым раздражением тишину:

— Вы несправедливы! Мужчины бывают разные. Евсей Павлович — чудесный муж и совершенно замечательный папа. Он безумно ждал рождения сына. — Красавица Мариетта приложила к глазам платочек.

Снизу тут же заверещал тревожный тенорок:

— Ты плачешь? Господи ты боже мой, ты плачешь? — Маленький немолодой Евсей Павлович взволнованно передернул сухими ножками. Ровный мужской ряд сбился, мужчины флегматично перевели взгляды на суетливую невысокую фигуру.

Не обращая ни на кого внимания, сложив рупором небольшие пухлые ладошки, Евсей скандировал, приходя во все большее возбуждение:

— Не плачь! Не плачь! Г’ебенку нужно мо-ло-ко! Ты слышишь меня? Мо-ло-ко!

— Слышу! — ответила ему жена и красиво махнула рукой.

Была в этом жесте нега избалованной, нежно любимой, обожаемой женщины. Царственная уверенность в своем женском праве вот так небрежно гасить тревогу, изматывающую сухонькое тело мужа.

Женщины притихли. Высокая видная Мариетта растроганно смотрела на сморчка за окном, а тот улыбался ей в ответ неожиданно теплой, безоружной улыбкой, бесконечно поправляя очки на несоразмерно крупном для узкого личика носу и складывая беспокойные тонкие губы в стремительные улыбочки и поцелуйчики. Неказистый щуплый Евсей с такой яростной самоотверженностью демонстрировал свои чувства, что монополизировал женское внимание. Первым опомнился сонный молодой брюнет с тугим румянцем на щеках.

— Маша! Машкин! Как ты себя чувствуешь? — крикнул он, скрывая неудобство за нарочито бравым, громким голосом.

Непривычная к прилюдным выражениям нежности, юная Маша восторженно хлопнула длиннющими ресницами, выдала короткий ликующий звоночек смеха и важно выпятила розовые губки.

— Хорошо! Все хорошо! Не волнуйся.

Брюнет приложил руку к уху, развел руками, показывая, что ничего не слышит, и закричал опять:

— Как? Хорошо?

Маша кивнула.

Брюнет удовлетворенно сложил руки на груди и оглядел собратьев победным взглядом.

Словно повинуясь мужской солидарности, закивали мужчины своим женам, те — им. И новой волной нахлынула прежняя тема вопросов в никуда и нестройных ответов на нечаянно подслушанные чужие вопросы. Теперь объединились все. Мужчины, не стесняясь, тыкали пальцами в женские лица, по-видимому поясняя друг другу, которая чья. В палате к окну подошли остальные женщины, даже те, к кому еще никто не пришел. Все улыбались.

Подошла и Саша. Она держала на руках проснувшегося Мишеля. И в этот самый момент в мужской толпе появилось новое лицо. Габриэль шел своей обычной, чуть подпрыгивающей походкой, так скользит по воде селезень, уже раскрывший для полета крылья. В расстегнутой куртке, с цветами, он спешил как на первое свидание.

— А этот к кому? — озадаченно протянула тетя-лошадь, нервно прикусывая длинный ноготь.

Габриэль вытянулся в струнку и громко, напрягая горло, закричал с ударением на последнем слоге:

— Саша!

Звук получился громким, почти оглушающим. Он пронесся по этажам, вырвался во двор-колодец и только там затух. Габриэль весело покрутил головой и засмеялся. С щемящим чувством Саша вдруг ощутила, насколько он отличается от остальных. И дело было даже не в цвете кожи, хотя до появления Габриэля лидером конкурса «найди пять отличий» был Евсей, но даже он выглядел почти своим на фоне африканца. Оживление Евсея по сравнению с кипучей энергией, которую развил Габриэль, выглядело детской забавой. Габриэль прижимал руки к сердцу, громко хохотал, подпрыгивал, кидался с рукопожатиями к опешившим соседям. Достал из сумки бутылку шампанского, раздал присутствующим пластиковые стаканы. Взяли все, кроме Евсея.

Женщины у себя на третьем этаже недоуменно переглянулись.

— У него сахарный диабет, — пояснила Мариетта.

Хлопнула пробка, ликующие мужчины беззвучно чокнулись, женщины застучали в стекла. Наступила торжественная тишина, после которой мужчины выпили, глядя в далекие глаза любимых.

Саша смотрела на веселого Габриэля и думала, что мужчины навсегда остаются мальчишками. Габриэль приподнял пустую бутылку за горло, прикрыл ее ладонью и отрицательно помотал головой.

— Это он о чем? — бдительно поинтересовалась хмурая соседка.

— Говорит, что больше не будет пить.

— Да ну! — недоверчиво протянула женщина.

— Не будет, я знаю, — спокойно ответила Саша.

…Разговоры о пьянстве возникли не сразу. Не было повода. Габриэль не был трезвенником, но за все время Саша ни разу не видела его по-настоящему пьяным, не контролирующим себя, с заплетающимся языком или хотя бы сильно навеселе. Он никогда не отказывался от первой рюмки, но после нее не пил вообще. Сколько бы ни продолжалось веселье, выступление или просто вечеринка.

— Ты раньше пил? — однажды поинтересовалась Саша.

Габриэль вдруг замолчал, взгляд его скользнул мимо и погрузился в неведомую глубину. Саша похолодела. Она не очень верила в исцеление бывших алкоголиков. Жизнь с отцом, а особенно несчастье с матерью уверило ее в обратном. Очень редко, в самые плохие моменты Саше снилось мертвецки пьяное, почти безумное мамино лицо. В этом сне Саша запутывалась прочно, как в крепком стальном капкане. Чудовищная боль раздирала сердце, прожигала мозг. Немая холодная и почему-то всегда босая, она стояла перед кроватью, на которой то ли спала, то ли умирала мать, и чувствовала только одно. Смерть рядом. И теперь, наткнувшись на безжизненный темный взгляд Габриэля, Саша по-настоящему испугалась. Пристрастие к спиртному могло стать единственной причиной, способной поколебать ее решимость быть вместе.

Даже если бы заговорил манекен, его голос показался бы Саше более человеческим. Слова вылетали сухими, как пепел от жженых листьев. В воздухе словно запахло гарью, от нее горько запершило в горле, на глаза навернулись слезы.

— Мой отец был алкоголик… Когда умер, мне было двенадцать лет. Он был такой веселый, танцевал, шутил. В тот вечер мама плакала, а он говорил, что все будет хорошо… Знаешь, — Габриэль взглянул на Сашу сухими горящими глазами, словно присыпанными солью невыплаканных слез, — я никому не рассказывал… Когда он упал, я видел его глаза. Долго… — Он безнадежно взмахнул рукой. Краткий горький жест оживил в Сашиной памяти неизвестно когда виденную картину.

На помойке умирал голубь. Он сидел нахохлившись, превратившись в плотный мешочек перьев, вобрав голову в плечи и медленно моргая обведенными яркими оранжевыми кругами глазами. В его неподвижности было что-то противоестественное. Рядом с ним, всего в паре метров, остановилась грязная дворняга с лохматыми боками. Она громко дышала и облизывалась, с неописуемым вожделением поглядывая на поданный обед. Голубь устало поднял веки, из неподвижной груди вырвался тихий стонущий звук. Собака недоверчиво шевельнула оборванным ухом и осторожно принюхалась. Она вытягивала шею, усиленно шевеля темными влажными ноздрями.