Читать книгу "Фантомная боль - Арнон Грюнберг"

— Ну, что я временно от нее ушел.

— А почему это должен делать я?

— Потому что ты мой друг. Посуди сам, если она начнет плакать, я не выдержу и сломаюсь, ты меня знаешь, я сломаюсь; я на все всегда согласен, в случае необходимости она может меня даже убить, но если она заплачет, то я сломаюсь.

— Роберт, тебе нужен психиатр.

— Сказочная Принцесса сама психиатр, в этом-то вся и беда.

— Тебе вызвать врача? У меня родственники в Олбани, они наверняка знают врачей. Я давно с ними не говорил, но в случае срочной надобности они, конечно же, согласятся тебе помочь.

— У тебя всегда были хорошие отношения со Сказочной Принцессой, — сказал я. — Может быть, вы даже поженитесь. Это был бы идеальный вариант, я стал бы вашим другом семьи.

— Ты что, пишешь новый роман?

— Нет, я занимаюсь реальностью. Я не могу ей позвонить, это должен сделать ты. Если надо, скажи, что я сейчас в Японии, провожу исследование.

— Какое еще исследование? По проблеме рака?

— Я тебе заплачу, я подарю тебе все свои первые экземпляры, только, пожалуйста, позвони Сказочной Принцессе! И почему ты не хочешь на ней жениться? Для тебя это совсем не худший вариант, ты ведь не собираешься прожить всю жизнь один со своей собакой?

— Мне не нужны твои первые экземпляры, Роберт, и я тебя уже просил, чтобы ты не впутывал в свои фантазии мою собаку. А сейчас я хочу спать, мне не нужны ни вторые твои экземпляры, ни третьи, и, кроме того, я не хочу звонить твоей жене и говорить ей, что ты от нее уходишь. Я дам тебе телефонный номер своих родственников в Олбани; позвони им и скажи, что ты меня знаешь и что тебе срочно нужен врач, — это все, что я могу для тебя сделать.

— Я не могу слишком долго разговаривать — меня Ребекка ждет наверху в номере.

— Какая еще Ребекка? Проститутка? Ты что, опять таскаешь проституток?

— Нет-нет, она никакая не проститутка, как бы это лучше объяснить, она просто подбросила мне в подъезд одну вещь. Она очень похожа на Мата Хари. Вернее, она сама себя считает второй Мата Хари.

Я услышал, как Дэвид на том конце закряхтел и вздохнул.

— Ладно, Роберт, у тебя есть под рукой ручка и бумага? Мои родственники найдут для тебя врача.

— У меня нет времени ходить по врачам! — закричал я. — Мне нужно писать поваренную книгу, идиот! И еще мне нужно написать свой некролог, ибо я не могу доверить это третьеразрядным журналистам. Тебе я тоже не могу этого доверить, Дэвид, ведь ты даже не третьеразрядный журналист, ты третьеразрядный философ!

Я повесил трубку и высморкался.

Когда я вернулся назад в номер, Ребекка стояла у окна.

— Я уже два дня не меняла трусы, а для женщины это негигиенично, намного хуже, чем для мужчины.

— Правда?

— Да, — подтвердила она, — правда. Если бы ты был на уроках биологии чуть внимательней, ты бы это знал.

— Ребекка, — сказал я и сел, — я должен тебе кое в чем признаться. На самом деле я составитель поваренных книг.

Она внимательно на меня посмотрела и начала смеяться, она смеялась громко, почти истерически, я даже испугался.

— И какую же ты составляешь поваренную книгу?

— О польско-еврейской кухне. Такой, во всяком случае, был уговор. Я обещал написать поваренную книгу о польско-еврейской кухне.

— А ты что, знаток этой кухни?

— Не сказать чтобы знаток.

Тут она опять так громко захохотала, что я испугался.

В то же утро я дал объявление в «Нью-Йорк тайме»:

Порядочный джентльмен, составитель поваренных книг, ищет специалиста по польско-еврейской кухне для написания поваренной книги. Обещаю достойное вознаграждение.

Расплатился я ирландской «Мастеркард». Мне сказали, что объявление выйдет на следующий день.

Так началась моя жизнь в качестве составителя поваренных книг, и тогда я невольно вспомнил об Эвелин, которая хотела для меня готовить, если б мы с ней жили по соседству, и то, что она всегда, когда мы с ней ходили в ресторан или кафе, передавала мне меню со словами:

— Выбери лучше что-нибудь сам, ты ведь знаешь, что у них здесь вкусное.

* * *

Позавтракали мы в сумрачном кафе неподалеку от гостиницы. На завтрак у нас были маффины. Снега все не было, зато дул пронизывающий ветер.

— Мы должны купить не только трусы, тебе обязательно нужно пальто.

— Я две зимы проходила в этом плаще.

— Две зимы, — повторил я, — а сейчас уже весна.

Если бы я мог избавиться от жгучего чувства стыда, купив ей двадцать зимних пальто, я бы без колебаний это сделал. Только я подозревал, что в моем случае даже покупка зимних пальто не поможет.

Она посмотрела на меня этим своим характерным взглядом, полным надежды, и откусила еще кусочек от ежевичного маффина.

— Послушай, — сказал я, — теперь мне и в самом деле пора браться за поваренную книгу.

— Я тебе в тягость?

Что значит «в тягость»? Если мне кто-то и в тягость, то, скорей всего, это я сам.

— Нет, ты мне вовсе не в тягость.

— Почему вдруг такая срочность?

— Ты о чем?

— О твоей поваренной книге.

— Срочность не у меня, а у издателя. Такой уж народ эти издатели: вначале о них ни слуху ни духу, а потом оказывается, что они и дня не могут больше ждать.

Я постарался изобразить обаятельную улыбку. Может, это тоже было бы своего рода спасением — навсегда избавиться от необходимости обаятельно улыбаться. В последнее время желающих купить меня оставалось все меньше, а я с энтузиазмом продолжал себя предлагать. Магазин имени меня сейчас был пуст. Его тотальная распродажа шла уже довольно давно с не вызывающим сомнений успехом.

Я знал, что самое главное сейчас — начать хотя бы понемногу выплачивать свой долг «Американ Экспресс». Если в какую-то минуту окажется, что ваша жизнь состоит исключительно из выплаты долгов по кредитным карточкам, это значит, что вы в чем-то допустили ошибку. Одного я не мог понять: в чем моя роковая ошибка?

Пару недель назад жена сказала:

— Возможно, теперь нам стоит меньше обедать в ресторанах. Как продвигается продажа твоих книг?

— Как это, меньше обедать в ресторанах? — возмутился я. — Да я скорее повешусь, чем буду меньше обедать в ресторанах. Продажа идет прекрасно. В отдельных странах даже великолепно.

— В каких же это странах?

— Например, в Корее. Корейцы меня понимают.

Не знаю, поверила она мне или только сделала вид, будто поверила. Порой невыносимо, если люди вам верят, но если они начинают делать вид, будто вам верят, — это уже законченная форма одиночества.