Читать книгу "Левая рука Бога - Алексей Олейников"

Ярослав отодвинул табурет, встал, отнес тарелку в раковину. Вода едва сочилась, отдавала ржавчиной, он зачерпнул соды, принялся тереть губкой тарелку, смывать, тереть, смывать и тереть.

– Ярик… – робко сказала мама. – Я тебе почитаю, послушай, что он пишет…

Она метнулась в комнату, вернулась с тетрадным листком, густо исписанным зелеными чернилами.

– Очень я скучаю, Леночка, за тобой и за Яриком. Он, наверное, уже вымахал, мужик уже взрослый. Как приеду, махнем с ним на рыбалку, возьмем удочки…

«Удочки…» – с холодным бешенством подумал Ярослав. Он вспомнил руки. Жилистые, загорелые, в расплывшихся синих наколках. Эти руки умели бить, с размаха и коротко, умели сворачивать горло бутылке, много чего умели.

Он отставил тарелку, пошел к выходу. Обулся.

– Ты куда, ночь на дворе? – кинулась следом мама. – Ярик…

Ярослав молча отодвинул ее, вышел в темноту.

…Холодно, ветер дул с перевала. Погода менялась. Он выскочил в одной футболке и сейчас шел быстрым шагом, чтобы согреться. Куда угодно, лишь бы не оставаться дома, с мамой, с ее глупой радостью.

«Счастье подвалило. Папочка вернется…»

Холод забирался под кожу, гнал волну мурашек, холод скручивался в черный узел в животе, и этот узел ничем не развязать, ничего нельзя развязать, ничего не изменить. Он вернется уже через месяц, и все будет по-старому. Мама, синяя, как тень, пьяных мужиков полный дом, и отец…

Ноги вынесли его на угол, под светильник, он повернул в глухой переулок.

В темноте шевельнулся огонек.

– Опа… какие люди.

Из зыбкой мглы на границе светового круга обрисовалась приземистая фигура. Акула поманил пальцем, отступил назад.

– Иди сюда, Ярик, – ласково позвали его. Ярослав обреченно окунулся во тьму.

Саня Мергель сидел на водительском месте в затемненной до смоляного блеска «Ладе».

Ярик мимоходом подумал, что с такой затемненкой его примут на первом же посту. Потом о том, что Саня с баклажанами на своем участке всегда договорится. Мысли в голове крутились, галдели как чайки, ничего понять было нельзя. Тоска и сердце стучит, и в животе черный узел все туже и туже.

– Ну, Ярик, есть что?

Ярослав покачал головой.

– Я так, погулять вышел.

– Что же ты пустой гуляешь? – с сожалением сказал Саня. – Неправильно это, непорядок. Верно, пацаны?

Пацаны поглядывали на Ярослава, поплевывали семечками. В машине гнусавый речитатив начитывал:

«Я родился на участке, я был ровным пацаном

казов, чинов, баклажанов я валил как кабанов,

не боялся ни предъявы, ни острога, ни ножа,

только как-то повстречались твои черные глаза».

Ярослав нерешительно улыбнулся, развел руками.

– Ну вот так.

– Плохо, Ярик, плохо, – вздохнул Мергель. – В следующий раз вдвое отдашь.

Ярослав облизал сухие губы. Холод снаружи, холод внутри.

– Что, пяти алтын мало?

Акула отлепился от машины, подошел. Походка него была смешная, он будто подпрыгивал, как теннисный мячик, налитой упругой злобой до краев.

– Берега потерял?

Он лениво повел плечами, и тут черный узел в животе у Ярика как бы слегка разжался, хлестнул освободившимся концом. Акула опрокинулся назад, скорчился на земле. На Ярика налетели остальные, сбили с ног, от пинка в живот он задохнулся, второй удар по голове – и звезды разлетелись перед глазами, его начали топтать – с толком, сопя, сосредоточенно матерясь.

– Не здесь, – сказал Саня, безучастно наблюдавший с водительского. – Если что на участке найдут, баклажаны сразу просекут. В «Хоровод» двигаем.

Ярика зашвырнули в машину, на пассажирские сиденья, спихнули вниз, в ноги, сами сели сверху, еще несколько раз навесили по ребрам.

– Все, падла, хана тебе, – услышал он голос Акулы, тот шумно харкнул.

На затылке стало мокро, или это кровь остывала, холодила волосы…

Машина тронулась, поехала.

«Закрутила ты с разрядом, позабыла меня ты,

все слова, что мне шептала, все голимые понты».

* * *

На Семи ветрах было холодно. С перевала в спину бил сильный ветер, облака ложились на хребет, тянули вниз по склонам длинные туманные языки, облизывали гору.

«Ветер будет, – подумал Аслан. – Бора идет».

На смотровой площадке никого не было, у дороги дремала машина извоза – водитель будет ждать, пока работает счетчик, но это Аслана не волновало. Он любил Семь ветров, они сюда с Жанкой часто приезжали. А за перевалом, на лесном склоне, всегда было где расстелить покрывало.

Темнело, сумерки ложились на светлые склоны и будто бы отделяли цвет белых камней от самих камней, смешивали с тенями. По площадке бегал черный пес на коротких лапах, прихрамывал, нюхал воздух, суетился, наворачивал круги.

Город сверкал внизу, большой, красивый, похожий на человеческое сердце. Аслан вытянул руку, сжал это сердце в ладони.

Как же так вышло? Получается, Жанка себя угробит, красную метку в личное дело заработает, ребенку судьбу искалечит в приюте, так еще и ему прилетит от ПОРБ. Как несовершеннолетнему отцу.

Аслан втянул холодный воздух.

Красная метка – это очень плохо, это неблагонадежен перед народом. С такой меткой его ни в один вуз не возьмут.

А если отец узнает, он не даст сделать аборт. Кроме Аслана, у него больше сыновей нет, три дочери. Такой подарок. Внук.

Заставит жениться. Мужчина ты или нет, Аслан?

– Да пошла ты! – с тоской бросил он псине.

Он запустил в собаку камнем, она молча отскочила, блеснула желтыми глазами – как у кошки.

Город разгорался все ярче, и все темнее становилось вокруг, все темнее становилось внутри.

– Лучше бы его никогда не было, с его ручками и ножками, – выронил он тяжелые, каменные слова.

Водитель заскучал, моргнул светильниками – дескать, долго еще? От ног Аслана протянулась длинная уродливая тень, уперлась в обрыв, в черного пса. Его очертания исказились, вытянулись, и вот уже не пес, а высокий, будто бескостный человек изогнул спину и ухнул вместе со светом с обрыва.

Как пожелаешь, как пожелаешь.

Юноша попятился, пошел быстрым шагом к машине. Сел, выдохнул.

– Ну что, куда поедем? – водитель вдавил кнопку зажигания.

– Вы сейчас никого не видели? – спросил Аслан.

– Кроме вас, никого, – удивился водитель. – Кому здесь быть?

– Собака тут бегала, черная такая… И человек у обрыва.