Читать книгу "Ребрендинг юродивой - Марина Алексеева"

— Привет, — бросил он Насте и оглядел ее с ног до головы. — Насть, а эти… Авторитеты… Они какие?

— Что? — не поняла Настя.

Она вообще плохо соображала. А тут какие-то авторитеты…

— Ну, авторитеты криминальные! Ты же общаешься с ними!

— Я? — обалдела Настя.

Это что еще за новости?

— Ну не я же! — хитро подмигнул ей Стасик. — Да ладно тебе. Я в курсе. Этот твой рыжий мне по секрету сказал.

— Что сказал?

— Что ты с авторитетским ребенком занимаешься и что очень они тебя там, в криминальных кругах, почитают. Что? Неправда, что ли? — Стасик посмотрел на нее цепким, внимательным взглядом.

Настя соображала, конечно, плохо, но поняла, что придется ей соответствовать имиджу, который придумал Андрей. Иначе жизнь ее в этой квартире изменится в одно мгновение и станет хуже прежней. Получалось, что вранье — залог ее спокойствия… Что ж…

— А… Ты об этом… Я не поняла сначала. Да. Занимаюсь. С сыном. Очень талантливый мальчик. И уже попадает в десятку. Его ко мне сразу после стрельбы привозят. Способный. Весь в папу.

— Да ну? А папа? Он какой?

Настя попыталась представить папу — криминального авторитета. А потом подумала, что эти самые авторитеты — обычные люди, такие же, как все… Просто, судьба у них сложилась иначе. И не всегда было в этом их желание… Жизнь — штука сложная. Пошутить она любит…

Настя ответила, пытаясь выглядеть убедительной:

— Обычный. Ты бы ни за что не определил, чем он занимается, если бы встретил его на улице. Милый и приятный мужчина.

— Да ну?

— Да. Обаятельный и остроумный. Очень интеллигентный.

— Да ладно! А сам мочит каждый день кого-нибудь!

— Сам он никого уже не мочит. Да и излишняя жестокость себя никогда не оправдывает. Просто в их обществе свои законы. Они их выбрали и по ним живут. Вот и все.

— Ну ты, Насть, даешь! Я прямо обалдел! Он небось тебе большие бабки платит? А?

— Да нет… Нормальные. Как все.

— Да ладно! Прибедняешься. Я у тебя занять хотел…

— У меня нет. Извини…

Настя прошла мимо Стасика к своей комнате.

— Зазналась! Как же… Нет у нее… Сучка е…я!

Стасик прошептал все это еле слышно, но Настя услышала… Только виду не подала. А зачем? Главное, чтобы ее оставили в покое.

Сейчас она покормит Веронику. Проверит тетради… А потом, может быть, даже уснет… Если получится…

Посидеть в одиночестве не удалось. То и дело прибегала Машка. Она трещала, как пулемет, и постоянно чего-то хотела.

— Настя, дай ручку. Я буду рисовать. И бумажку дай. — Машка тянулась за ручкой, которой писала Настя, другие ей были не нужны, только эта.

И Настя давала ручку. И бумажку тоже. Правда, обычный листок Машке тоже не подходил. Ей нужны были именно детские тетради. Настя же писала в них! Вот и Машка тоже будет!

— Вот, Маш. Пиши тут, — улыбалась Настя.

Она не могла не улыбаться, глядя на пухлощекое сосредоточенное Машкино личико. Даже в поганом настроении не могла. Машка — чудо! Маленькое, любимое чудо! И у нее никогда не будет такого — своего собственного, которое можно тискать и прижимать к груди — крепко-крепко, уткнувшись носом в лохматую и такую родную макушку…

— Нет! — визжало чудо. — Не хочу тут писать! Хочу — там! — Пальчик указывал на раскрытую тетрадь.

Бороться с детским напором сил у нее не было.

— На, — протянула Настя первую попавшуюся тетрадь.

Пусть пишет. Ничего страшного не случится. Ну, нарисует свои каляки-маляки на чьей-нибудь домашней работе… И что?.. Мир от этого не перевернется.

Но то, что Машке разрешали, быстро ей надоедало.

— Не хочу рисовать! Хочу компот!

Машка убегала на кухню и возвращалась с компотом, угрожая теперь залить им все тетради сразу.

— Пей аккуратно, — говорила ей Настя, отодвигая все самое ценное.

— Хочу черепашку! Где Вероника? — Машка соскакивала со стула и неслась к коробке.

— Осторожно, Маша! Вероника — маленькая.

— Я буду осторожно! Я осторожно, — обещала Машка, хватая бедную черепаху обеими руками и прижимая ее к груди.

— Маш, отдай! Ты ей больно сделаешь!

— Нет, я не буду больно! Я ее в колясочке покатаю. Она хочет покататься.

Как объяснить Машке, что Вероника кататься совершенно не хочет? Что она хочет, чтобы ее оставили в покое! Чего, в общем-то, хочет и Настя…

Потом пришла Ольга и долго ходила вокруг и около, подбирая подходящий момент, чтобы выпросить у Насти очередной свитер. Настя так замучилась от них всех, что сама помогла запуганной криминальными авторитетами Ольге перейти к нужной теме и предложила ей вожделенный свитер. Она готова была снять с себя последнее, только бы остаться одной…

Чтобы поплакать спокойно. Чтобы пожалеть себя. Она знала, что жалеть себя — плохо. Знала, что это говорит о ее слабости… Ну и что? Ну слабая она, и что? Кому какое дело? Теперь уж точно до нее никому нет никакого дела. И Андрею тоже…

На предпоследней тетради в комнату вошла Светлана Федоровна.

— Что-то ты меня, Настенька, совсем забыла. И сырничков не печешь. Конечно, кому я, старая, нужна…

Настя подумала, что попечь сейчас сырничков — это практически то, о чем она и мечтала…

Она печально посмотрела на бабушку и неожиданно спросила:

— Бабуль, а ты любила когда-нибудь? По-настоящему?

Светлана Федоровна вытаращила свои и без того круглые из-за толстых стекол очков глаза на Настю.

Потаращилась, медленно приходя в себя, и сообщила:

— Ой, были мужики… Были…

— Нет, бабушка… Я про любовь. Которая и сейчас, может быть, у тебя сохранилась… Такая была?

— Такая?.. Была… А как же…

Светлана Федоровна уселась на Настину кровать и задумалась.

— Была, да вся вышла…

— Почему? Расскажи, бабуль.

— Да что там… Влюбилась. В инженера нашего. Он красивый был. Статный. И умный такой, интеллигентный весь из себя. Муж-то мой — Васька — простой был лапоть. Грубый. А этот… — Бабушка мечтательно завела к потолку глаза. — Красавец… Вот и потеряла я голову… А ухаживал как… Ох! Грехи мои тяжкие! — вздохнула мечтательно Светлана Федоровна.

— И что? — спросила Настя.

— А ничего… Встречались, недолго только. Он жениться на мне хотел… Я тоже на все готова была… А Васька прознал и взбесился. Избил меня, ирод… Зуб выбил, хорошо, что не передний. Тогда так не вставляли, как сейчас. А ему, милому моему, тоже всю жизнь поломал. В партком сообщил, что разваливает мой инженер семью — ячейку общества — и еще каких-то гадостей антисоветских напридумывал. Короче, еле мой инженер тогда голову свою уберег… В должности его понизили… Вот так…