Читать книгу "Через сто лет - Эдуард Веркин"

– Да, – глупо сказал Беловоблов. – Да, Поленов меня вызвал на бой…

– Вызов, Беловоблов, это серьезно, – заметила Костромина. – Это тебе не просто так. От него просто так не отвертишься.

Беловоблов пожал плечами, Костромина продолжала:

– Ты пойми, дурачок, когда Света узнает, что ты дрался за нее не на жизнь, а на смерть – она сразу тебе спасибо скажет. Большое человеческое спасибо, слышал про такое?

Беловоблов с сомнением хрюкнул.

Костромина сняла с полки маленькую книжицу, отпечатанную на серой бумаге. «Дуэльный кодекс», успел прочитать я. Но она сунула книжку Беловоблову, не мне.

– Я изучила, как это делали раньше, и пришла к выводу, что нам это не очень подходит. Раньше было принято стреляться…

На пистолетах, знаем, кино видели. Аристократы надевают белые рубашки, идут к мельнице, жуя мерзлую рябину, вышибают друг другу черепушки и падают в снег, истекая кровью. У нас такое, конечно, не пройдет. Мельницы нигде не найти, все сломали, зачем нам мука? Разве что в Голландии где, но до Голландии никак не добраться. Рябины нет, есть чертополох засохший. Пистолеты. Конечно, можно пойти в Музей цивилизации, там оружия всякого валяется просто в изобилии, да только проку от этого оружия нам совсем никакого нет. Из пистолета мы друг друга даже не покалечим, даже если в голову стрелять. А какой интерес в дуэли без членовредительства? Правильно, никакого.

На саблях еще раньше дрались, возьмут сабли и фехтуют, пока один другому кишки не выпустит, или голову пока не отрубит. И здесь, на первый взгляд, возникает интерес – поскольку голова сама по себе не регенерирует, если голову снесешь – все, конец, обратно не прикрепишь. Но тут у этого моего соперника налицо преимущества – у него позвонки сросшиеся, да так крепко, что даже мне их не разрубить. То есть он мне башку снести может, а я ему нет. Какая же это тогда дуэль?

На ядах еще раньше дуэлировали – это, понятно, нам не поможет, разве что кислоту глотать, но это тоже не выход, заживет все рано или поздно.

– …Можно натянуть между небоскребами канат и идти навстречу друг другу и бороться. Но потом я поняла, что это технически сложно осуществимо.

– Почему? – глупо спросил Беловоблов.

– Небоскребов нет поблизости, Прадедушкин, – объяснил я.

Беловоблов даже к.б. не обиделся, совсем запущенный тип. А еще в человека влюбиться хочет. Ему бы в кассовый аппарат влюбиться. Или в батарею. Это бы да.

– Совершенно верно, – согласилась Кострома. – Подходящих зданий, к сожалению, нет. Девять этажей для нас маловато, не успеем набрать ускорение…

Как, все-таки, экзотически мыслит Кострома. Толкаться на канате, натянутом между небоскребами. Полет мысли. Ускорение. Вдохновение к.б. Наверное, когда она человеком станет, сильно преуспеет.

– Тут ты, Поленов, прав. – Костромина поглядела на меня с укоризной, будто это я разрушил все небоскребы вокруг. – Небоскреба сейчас не сыщешь.

– Я вот тут предлагаю… – Я хотел предложить бензопилы, но Костромина остановила меня жестом.

И к.б. в задумчивость погрузилась.

Она расхаживала по комнате, а мы сидели на бревне. Последний раз я был в гостях у Костромы больше года назад, с тех пор многое изменилось.

Раньше комната выглядела… обычно так. Как у всех нас. Обои какие-то с листочками, древние, наверное, еще сто лет назад клеенные, железная мебель. Три стула, отлитые в давнишнюю пору на чугунном заводе, каждый килограммов по сто пятьдесят, монументальные вещи. Да кровать еще. Кровать у Костроминой была на зависть всем кровать – наследственная, от бабушки перешла, титановая. Легкая, но прочная, три поколения Костроминых по женской линии ночевали на этой кровати – и ничего, как новенькая. У меня вот кровать тоже не самая плохая, стальная – так уже вся прогнулась, хотя я не ерзаю, лежу себе спокойно, как сосулька…

Да, кровать титановая. Полки книжные нормальные, на них в основном еженедельники – про растения, про разведение черепашек, бисероплетение разное, ничего интересного.

Сейчас из всего этого убранства осталась только семейная кровать. Вместо древних обойных цветочков красовался гигантский коллаж. Один такой, большой, по всем стенам от пола до потолка. Коллаж состоял из картинок, вырезанных из газет, журналов и книг, по большей части они просто клеились, бестолково. Но в некоторых местах, например, на западной стене, я проследил некоторый смысл – там изображались всевозможные куколки с головами от некоторых знакомых мне вуперов, а над куколками уже бабочки – и тоже с головами тех же вупов, ну, или уже людей к.б. Это символизировало как бы перерождение – типа, сиди в гусенице, старайся, жуй целлюлозу – и станешь человеком со временем.

Видимо, искусство коллажа развивало творческий сегмент души.

Соулбилдинг.

На полу лежал ковер с непонятными восточными узорами, дальний угол был подозрительно измочален – то ли корова пожевала, то ли собака Кузя, а по центру шли проплешины. Что символизировал этот потрепанный ковер, я сказать не могу, но помещению он придавал уют и замызганность одновременно.

На книжных полках лавбургеры, от еще старинных, до последних, где в космонавтов влюблялись. Книги – это хорошо, они учат жизни и состраданию.

Кроме того, в комнате плескался беспорядок. Некоторые легенды гласят, что вампиры не терпят беспорядок, не могут пройти мимо рассыпанного коробка спичек, впадают в бешенство при виде грязных ботинок и выпрыгивают в окно, если виртуоз-балалаечник по телевизору пускает фальшивую ноту. Вранье. В вампире так мало электричества, что он не обращает внимания на такие мелочи, как рассыпанные спички. Но насчет жилища – это да, есть комплекс. Минимализм, геометризм, линолеум должен быть всегда вдоль, никаких косых линий. И это у всех, и не объясняется никак. Раньше и у Костромы было все в шахматном строе, теперь с этим происходила борьба. Много мелких вещей и много неперпендикулярных прямых, все вкривь, вкось и кое-как.

Ну и Кузя.

Кузя притворялся мертвым в корзине, забранной со всех сторон войлоком, так что получилось как бы такое осиное гнездо. Не показывался. Лежал, не дыша.

Гнездо Кузи, кстати, весьма вписывалось в общую схему хаоса, организованного Костроминой. Сам Кузя, наверное, тоже создавал беспорядок. Беспорядок развивал в Костроминой человеческую непредсказуемость и загадочность, заглавные человеческие качества.

Не знаю, как Костромина, а я себя в этой комнате чувствовал как-то не по себе. Казалось, что вот-вот я куда-то свалюсь.

Беловоблов тоже чувствовал себя неуютно, листал туда-сюда дуэльную брошюру, шевелил губами. Кто как стоять должен, кто первый стреляет, как потом правильно труп уносить – чтобы обязательно рука по снегу волочилась. Или по земле, оказывается, в дуэлях множество тонкостей, без которых дуэль толком и не дуэль вовсе, а так, спортивная стрельба по мишеням. А дуэль – это культура.

– Надо все-таки стреляться, – пробурчал Беловоблов. – Все стреляются.