Читать книгу "Мир мог быть другим. Уильям Буллит в попытках изменить ХХ век - Александр Эткинд"

Время от времени Уэллес оказывался в центре странных скандалов. Он много пил, что было нормой в те времена, но в состоянии опьянения давал волю таким желаниям, которые шокировали свидетелей. Только вернувшись из своей «миссии мира», Уэллес участвовал в официальных похоронах в Алабаме, и 16 сентября 1940-го возвращался оттуда на президентском поезде, полном конгрессменов, чиновников и журналистов. Известно, что в тот вечер он выпивал с вице-президентом Уоллесом и еще одним высоким руководителем, а потом пошел в свое купе. Около шести утра он вызвал проводника, пожилого черного мужчину, и предложил ему двадцать долларов за оральный секс. Тот отказался, и Уэллес стал вызывать других проводников, требуя от них того же. Те обратились в Секретную службу, которая составила доклад о происшествии. Делу не дали ход, но в октябре новый доклад о приставаниях Уэллеса к проводникам на железной дороге поступил в ФБР. Этот доклад лег на стол Рузвельта, где и оставался до тех пор, пока за дело не взялся Буллит.

13 апреля 1941 года Буллит посетил Рузвельта в Белом доме, чтобы поговорить о подготовке общественного мнения к скорой войне с Гитлером. Отсюда они перешли к разговору о Уэллесе, и Буллит представил его железнодорожные приключения как угрозу национальной безопасности: шантажируя высокопоставленного чиновника, враги Америки могут получить секретные сведения, которые будут стоить жизни американским солдатам. «Мораль Госдепартамента разрушена тем, что такой человек, как Уэллес, отвечает за все назначения и перемещения сотрудников», аргументировал Буллит. Рузвельт отвечал, что знает о ситуации, что Уэллес был пьян и что он, президент, приставил к Уэллесу охранника, который не позволит ему повторять его невероятные действия. На это Буллит, цитируя недавнюю речь Рузвельта, позволил себе заметить, что если тот отправляет солдат в новый крестовый поход во имя американских ценностей, то среди лидеров этого крестового похода нельзя держать такого человека, как Уэллес. В ответ Рузвельт указал ему на дверь, а потом сказал секретарю, что Буллит будет гореть в аду за свои сплетни [187].

Весной 1943-го, Литвинов, тогда советский посол в Вашингтоне, потребовал от Уэллеса, бывшего заместителем госсекретаря, удалить из Госдепартамента «русских специалистов», сотрудников элитного Восточно-европейского отдела: Лоя Хендерсона, Элбриджа Дурброу и Чарльза Боулена. Все они были людьми Буллита (Кеннана к тому времени уже перевели подальше от Вашингтона) [188]. Рузвельт в это время делал Сталину одну уступку за другой: пообещав ему открыть военные действия в Европе и оттягивая их, Рузвельт боялся, что не дождавшись Второго фронта, Сталин заключит сепаратный мир с Гитлером. В итоге Восточно-европейский отдел Госдепартамента был снова разгромлен. Хендерсона отправили главой миссии в Ирак, а Боулена сделали советником Харри Хопкинса, которого Буллит считал соглашателем, потворствующим Сталину.

В ответ на это Буллит развязал кампанию мести, за которой стояла и личная, и идеологическая вражда. Буллит и «русские эксперты» обвиняли Уэллеса и в том, что он дезинформировал Рузвельта в отношении Сталина, и в том, что его попытки умиротворить Гитлера тоже были безуспешны. Он видел в Уэллесе ближайшего соперника за влияние на Рузвельта, а усилия Уэллеса создать Организацию Объединенных Наций воспринимал как прямую конкуренцию его, Буллита, собственному проекту объединенной Европы. Злоключениями Уэллеса занялись газетчики, и в утечке подозревали Буллита. Его обвиняли в том, что он передал документы, рассказывавшие о приставаниях Уэллеса к проводникам, своей старой знакомой Сисси Паттерсон, владелице «Вашингтон Таймс»; хуже того, Буллита подозревали в том, что он подкупил проводников, чтобы те дали показания на Уэллеса. «Рузвельт поверил невероятной лжи, – годы спустя рассказывал Буллит, – что я купил свидетелей в деле Уэллеса за 50 000 долларов и свел их с Сисси Паттерсон». Это было, наверно, клеветой, но газетная кампания была бурной. По ее следам невероятным делом Уэллеса занялись в Сенате. Шеф и соперник Уэллеса госсекретарь Халл угрожал Рузвельту собственной отставкой, если тот не уволит Уэллеса. В конце концов, отставку Уэллеса объявили в сентябре 1943-го, когда он как раз готовился к международной конференции в Москве. Можно только сожалеть, что Сталин и Молотов лишились удовольствия, какое доставила бы им информация о причудах Уэллеса. Потом Халл с полным на то основанием говорил Рузвельту, что тот должен быть благодарен Буллиту за устранение Уэллеса: «Огласка его действий взорвала бы Вашу администрацию» [189].

В те же месяцы 1943 года подобная судьба постигла менее заметного дипломата, но очень близкого Буллиту человека. То был Кармель Оффи, давний секретарь и друг Буллита. Он попался на попытке завязать отношения с мужчиной, который прогуливался в парке недалеко от Белого дома; мужчина оказался агентом и сдал Оффи полиции. Буллиту удалось выгородить Оффи благодаря поддержке того же Халла, но карьера его была испорчена. Возможно, однотипные и почти одновременные кампании против Уэллеса и Оффи с обвинениями их в гомосексуализме, были совпадением; возможно, арест Оффи был местью Уэллеса и его сторонников Буллиту. В результате, однако, было изобретено тайное оружие холодной войны: обвинение в гомосексуализме как способ политической компрометации.

Изобрел это оружие Буллит, и он использовал его уже не в первый раз. Несколькими годами ранее он обвинил свою бывшую жену, Луизу Брайант, в лесбийской связи и благодаря этому добился опеки над дочерью, запретив ее свидания с матерью. Насколько это известно, сам Буллит был гетеросексуален. Однако в его интересе к этим вопросам и, более того, редкой для того времени осведомленности в них, сомневаться не приходится. Написанная в кризисные для него годы второго брака его совместная книга с Фрейдом содержала подробные рассуждения о психологической андрогинности людей обоих полов, о механизмах неполной реализации этой внутренней бисексуальности в половой жизни и о компенсациях этой неполноты в политике и культуре. В рамках теории подробная разработка идеи андрогинности была и остается важнейшим вкладом этой книги в психоанализ. Похоже, что освоив эти идеи в совместной работе с Фрейдом, Буллит по-своему применял их в позднейших делах.

По обе стороны железного занавеса пик холодной войны сопровождала паранойя, о которой Фрейду тоже было бы что сказать. В его логике, впервые сформулированной еще до совместной работы с Буллитом, но подтвержденной и вполне развитой именно в книге о Вильсоне, паранойя трактовалась как вымещение нереализованного, неосознанного гомосексуального желания. Как и Хрущев в своем знаменитом крике «педерасты проклятые», обращенном в 1962-м к женолюбивым советским художникам-абстракционистам, сенатор Маккарти тоже видел в тайной гомосексуальности черту, отличающую агентов вражеского влияния. И действительно, среди множества жертв его обличительной кампании нашлось немало гомосексуалов. Алджер Хисс, одна из самых мрачных фигур американской дипломатии, соавтор Ялтинских соглашений, действительно был советским агентом и гомосексуалом. Выявивший его американский журналист Уиттакер Чамберс тоже был гомосексуалом; он и сам был в прошлом советским агентом, а в холодную войну стал видным антисоветским деятелем. Если для притеснений и увольнений за личную жизнь требовалось рациональное обоснование, оно было тем же, которое использовал Буллит против Уэллеса: гомосексуалы не могут работать на ответственных должностях, потому что врагу легче завербовать – например, с помощью шантажа – тех, кому есть что скрывать. Как и в Советском Союзе, с гомофобией связывались еще и смутные интуиции американской провинции, в которой часть послевоенных политиков, например сенатор Маккарти, поддерживали изоляционистские настроения. Согласно этой логике, всякий разврат приходит из Европы, а гомосексуальность и вовсе чуждое, иностранное изобретение. На деле обычно оказывалось, что самой важной причиной для сотрудничества элитарных дипломатов, финансистов, ученых с советским режимом были не шантаж и подкуп, но идеологическое несогласие с правым поворотом Америки после Рузвельта. Но как раз этого крайне правые, такие как Маккарти, признавать не хотели.