Читать книгу "Качели - Сергей Кургинян"

А еще можно обсуждать филологизм. А уж какое-нибудь актерское или писательское сообщество тем более. Даже творческие союзы есть. И можно так задать смысл существования предмета, что предмет надлежащим образом скукожится. И мы будем обсуждать параметры неформальной общности — степень институциализации, солидарности, разобщенности, влиятельности, эффективности и т. п.

Но ведь не об этом речь? Речь о существовании совсем в другом смысле. В каком же? Это главное. В смысле претензий на власть. А в чем смысл претензий? Не в том же, что мой коллега по специальности, да еще и по совместной учебе и совместной работе в одной экспедиции, проявив те или иные способности, стал президентом России. А мы с этим коллегой тесно дружили и помогали друг другу. А ему нужны надежные люди. А он меня считает таковым. А я еще и театральный вуз кончил. А ему нужен министр культуры. Ну, я и стал министром культуры. Бывают такие вещи? Да сколько угодно!

Ельцин с собой приводил людей из Свердловска. А поскольку он строительством занимался, то и строителей приводил. Знал я одного такого строителя… На редкость был порядочный человек. И политически очень грамотный. Жаль, умер рано.

Ну, так что? Будем рассматривать чекизм как «геологизм» или «строителизм»? Или же на этом наглядном примере убедимся, что эти «ответвления» во властном смысле совсем не равнозначны? И поймем, почему так важен смысл для выбора нужного ответвления.

Давайте сначала хотя бы зафиксируем, что чекизм — это одно, а «строителизм» или «геологизм» — это совсем другое. И что различие носит стратегический характер.

Мы вроде бы еще ничего не сказали по существу. Но это не значит, что мы топчемся на одном месте. Мы очень продвинулись! Потому что очень многие (в том числе вполне серьезные люди) рассматривают чекизм именно как «геологизм» или «строителизм». То есть как рок профессионального генезиса некоего лидера (Путина), как частное обстоятельство, как микролобби и так далее. Но ведь ясно же, что это не так.

Если бы генерал Лебедь стал президентом, то такие люди обсуждали бы десантников, с которыми Лебедь был связан по роду деятельности. Или его же связи в Афганистане. Или связи по Приднестровью. Но это называлось бы «окружение президента». Это не называлось бы «десантизм».

Значит, мы говорим о чем-то другом! О предрасположенности некоей профессиональной общности к определенной метаморфозе, в рамках которой эта общность может стать политическим субъектом (классом, кастой, корпорацией), или же может существенно повлиять на формирование политического субъекта, став его ядром, системообразующей частью. Что такая метаморфоза должна иметь свою логику. И что в этом смысле вопрос не в Путине. Не в случайности его генезиса. И еще неизвестно, где тут курица, а где яйцо. Пришел ли Путин к власти потому, что назрела эта метаморфоза? Или же Путин, придя к власти, инициировал эту метаморфозу? А может быть, соединилось одно и другое?

Итак, мы говорим о чекизме не в смысле сообщества людей одной профессии и не в смысле клана, определенного биографией конкретного президента. Мы говорим о чекизме как о метаморфозе (заметьте, не говорю — мутации) некоего профессионального сообщества. Метаморфоза может быть как позитивной, так и негативной. Она предопределена советским периодом развития и усилена типом постсоветских реформ.

В КАКОМ СМЫСЛЕ мы говорим о чекизме?

В ТОМ И ТОЛЬКО ТОМ СМЫСЛЕ, в котором он или уже сформировался в качестве политического класса, или формируется в подобном качестве. Но он формируется таким образом не где-то, а конкретно в России.

Есть еще и какие-то глобальные обстоятельства, способствующие такой метаморфозе. Но в любом случае, для нас решающее значение имеет не только смысл, но и ситуация. То есть время и место. А также то, что из них вытекает. Все это: время, место и вытекающие из них обстоятельства — и есть ситуация (рис. 30).

Рис. 30

Вот мы и перекидываемся своим мячом с этим самым феноменом под названием «чекизм». Мы дошли до определения властного потенциала. Это вопрос непростой. Чем он определяется? Многим. Мощностью, сплоченностью, настойчивостью, жестокостью, решительностью, умом… Перечисление можно продолжить.

Но в этом перечислении (и сопровождающем его раскрытии, которое может стать предметом отдельного исследования) нам никак не обойти проблему этого самого «цыка».

Это ВСЕГДА важно. В каком-то смысле властный потенциал ВСЕГДА определяется этой самой трансформационностью. То есть способностью преобразоваться из «чика» в «цык». В конечном счете, в этом нет ничего беспрецедентного. Каким-то образом этот вопрос решали все военные диктатуры — от преторианства до эпохи Наполеона или того же Франко. А также пресловутого Пиночета. Превращаются военные в политиков. А спецслужбисты имеют ничуть не меньшие возможности для подобного превращения, нежели их, как правило, гораздо менее гибко построенные «армейские» собратья.

Другое дело, что когда-то такая задача решается позитивно. И тогда мы имеем Наполеона. А когда-то негативно. И мы имеем загнивание Рима в объятиях преторианства и его ставленников.

Но ВСЕГДА СУЩЕСТВЕННЫЙ потенциал «цыковости» внутри «чика» становится ОСОБО ВАЖНЫМ в нынешней российской исключительной ситуации. Тут смысл и ситуация теснейшим образом переплетаются.

Однако, переплетаясь, они остаются единым как бы внепредметным содержанием, решающим образом влияющим на предмет (рис. 31).

Рис. 31

Итак, у нас есть внепредметное содержание. Оно состоит из смысла и ситуации. Через смысл мы, наконец, конкретизировали предметность. То есть определили, что чекизм интересует нас как состоявшаяся или возможная властная метаморфоза, позволяющая профессиональному сообществу выйти за свои рамки и превратиться в нечто «властнозначимое» (то есть собственно политическое). Что эта метаморфоза может иметь разное качество. Что она происходит не где-то (хотя и во всем мире тоже), а именно в России, и именно в начале XXI века. Что нам надо выявить содержание происходящего в России в интересующий нас исторический момент — то есть описать ситуацию. Что описать ситуацию можно только структурировав ее. Что структурой, описывающей ситуацию, может быть только система вызовов как объективное политическое содержание того, что происходит в России. И что эти вызовы определят возможность и качество интересующей нас метаморфозы.

Ну, так и займемся вызовами. Каковы они? (рис. 32).

Рис. 32

Итак, вызовы могут быть атипичными и типичными.

Типичными являются вызовы, в рамках которых политический субъект должен отвечать на вопрос, какой должна быть его страна.