Читать книгу "Русский коммунизм. Теория, практика, задачи - Сергей Кара-Мурза"

После 1917 года эта установка сразу была реализована в деле формообразования самой российской науки (прежде всего, в создании нескольких десятков системообразующих научно-исследовательских институтов в 1918-1919 гг.). Параллельно были начаты работы по обустройству той «площадки», на которой велась индустриализация 30-х годов, а затем создание всего народного хозяйства, которое унаследовали РФ и постсоветские республики от СССР (включая нефтегазовые месторождения, энергетическую систему и культурную базу).

Эти работы уже в 20-е годы приобрели комплексный характер — как «по горизонтали» (междисциплинарные программы), так и «по вертикали» (соединение методологических, фундаментальных и прикладных исследовательских и опытно-конструкторских, производственно-практических задач). Самой своей структурой эти программы создавали матрицы, на которых собирались структуры будущего жизнеустройства. Указанная функция проектирования и изучения новых форм жизнеустройства присутствует во всех программах 20-30-х годов. Руководитель экспедиционных работ АН СССР Ферсман говорил в своем докладе: «На нас, работниках науки, лежит великая обязанность творить эти формы так, как мы творим и самую науку».

Именно новые социальные формы хозяйства и быта, условий и динамики социального статуса людей, новых типов жизненных планов молодежи вызвали огромную и массовую тягу к знаниям, учебе, науке и технике. Благодаря этому уже в 30-е годы в СССР возник человек такого культурного типа, что был способен создать и освоить технику, адекватную вызову Второй мировой войны. После революции за какие-то полтора-два десятилетия у нас появился такой человек, какого в СССР к 1941 году на Западе вообще не ожидали. Из крестьянских парней вырастили офицеров и солдат, которые владели современной авиацией, ракетной артиллерией, вырастили полководцев, способных разрабатывать сложнейшие стратегические операции Красной армии. Такой человеческий рост требовался, конечно, и для индустриализации, для развития советской науки, но особенно он проявился в армии во время войны.

Это означало произвести в России, вышедшей из Гражданской войны, целую культурную революцию, создав не только массовую школу, основанную на научном знании, но и специальные временные структуры, в ускоренном темпе готовившие молодых людей из крестьянских и рабочих семей к поступлению в вузы (курсы, рабфаки, техникумы). К концу 30-х годов страна имела 812 тыс. студентов вузов (в 8 раз больше, чем в 1913 г.) и 975 тыс. учащихся средних специальных учебных заведений (в 175 раз больше, чем в 1913 г.). Кадровой базой производства, образования, здравоохранения и науки в количественном отношении стала уже научно-техническая интеллигенция, получившая образование в советское время. За 1928-1941 гг. численность инженеров в СССР возросла с 47 тыс. до 289 тыс.

Безусловным результатом усилий по созданию за два десятилетия новых социальных форм было осуществление индустриализации 30-х годов, конструирование и производство той техники, без которой было бы невозможно победить в Великой Отечественной войне, а затем создать ракетно-ядерный щит России. Британская энциклопедия фиксирует этот факт: «В течение десятилетия [1930-1940 гг.] СССР действительно был превращен из одного из самых отсталых государств в великую индустриальную державу; это был один из факторов, который обеспечил советскую победу во Второй мировой войне» [67, с. 105].

Конечно, в основе выполненных в те годы больших программ лежали замыслы старых российских ученых, они лично обучали молодежь и осуществляли научное руководство молодыми исследователями и конструкторами, было бы глупо пытаться разделить вклады разных поколений в успех всего сообщества. Здесь для нас важен факт: основной кадровый состав советского общества, подготовленный за 1920-1930-e годы, по своей квалификации, мотивации и трудоспособности оказался на высоте исторических вызовов того периода. Его качественные характеристики позволили решить главные критические задачи.

Надо подчеркнуть, что столь высокий уровень интеграции научных и человеческих ресурсов при относительно небольших затратах финансовых и организационных ресурсов достигался благодаря тому, что научная информация в советской системе находилась в общенародной собственности. В ходе ее концентрации и использования возникали, конечно, административные и культурные барьеры, но они были несравненно слабее, чем те, которые создавались частной собственностью. Академик А.П. Александров писал об организации «атомной программы» в конце 40-х годов: «Кроме специально созданных крупных научных учреждений в Москве, Харькове и других местах отдельные участки работ поручались практически всем физическим, физико-химическим, химическим институтам, многочисленным институтам промышленности. К работам широко была привлечена промышленность: машиностроение, химическая, цветная и черная металлургия и другие отрасли» (цит. в [65, с. 69]).

Функция проектирования структур видна и в научной разработке таких политических программ, как ГОЭЛРО, нэп, семейного или уголовного права, в создании метрологической службы СССР или разработке концепции советского высшего образования. Каждая из этих программ означала проектирование совершенно новых структур и была крупной социально-инженерной разработкой, к которой привлекались все готовые к сотрудничеству научные силы страны (и даже за рубежами — и в эмиграции, и в среде иностранных специалистов). Объем работы, который выполняли тогда российские ученые, по нынешним меркам кажется совершенно невероятным.

Проектирование новой пенитенциарной системы — один из множества примеров. Общее число лиц во всех местах заключения в СССР составило на 1 января 1925 г. 144 тыс. человек, на 1 января 1926 г. 149 тыс. и на 1 января 1927 г. 185 тыс. человек. И это — после тяжелейшей Гражданской войны и периода тяжелого бандитизма. (Для сравнения: в 1905 г. в тюрьмах России находилось 719 тыс. заключенных, а в 1906 г. 980 тыс.). До срока в середине 20-х годов условно освобождались около 70% заключенных. По опубликованным за рубежом данным, предоставленным антисоветской эмиграцией, в 1924 г. в СССР было около 1500 политических правонарушителей, из которых 500 находились в заключении, а остальные были лишены права проживать в Москве и Ленинграде. Для молодых правонарушителей были учреждены места заключения нового типа — «рабочие коммуны», которые действовали по принципу «открытой тюрьмы».

Надо упомянуть и роль ученых в изучении проблемы алкоголизма, и программу по его преодолению, которая была частью нэпа. Именно в начале XX века была заложена тяжелая традиция семейного пьянства, которая обладала большой инерцией и которую с огромным трудом изживали в 20-30-е годы. В 1907 г. 43,7% учащихся школ в России регулярно потребляли спиртные напитки. Из пьющих мальчиков 68,3% распивали спиртное с родителями (отцом, матерью или обоими родителями).С 1900 по 1910 г., как показали повторные обследования, доля числа школьников, которые потребляли спиртное, сильно увеличилась. В Петербурге доля школьников, которые употребляли водку и коньяк, за это время возросла с 22,7% до 41,5%. В 1911 г. в городе было 35,1 смертных случая в расчете на 100 тыс. жителей на почве алкогольного отравления (в 1923 г. таких случаев было только 1,7) [16].

Во время Первой мировой войны государственное производство пищевого спирта прекратилось, борьба с самогоноварением в деревне была неэффективна. Самогон стал суррогатом денег, им расплачивались по установленной таксе за работы, транспорт. Резко расширились масштабы обрядового пьянства (на свадьбах, похоронах, религиозных праздниках и т.д.). Введение в 1925 г. государственной монополии на производство водки было трудной акцией. Она сопровождалась планомерной антиалкогольной работой, с осени 1926 г. в школах были введены обязательные занятия по антиалкогольному просвещению. Активное участие в этой кампании приняли видные ученые, в 1927 г. вышла книга В.М. Бехтерева «Алкоголизм и борьба с ним». Благодаря массовой и интенсивной кампании был достигнут важный перелом — алкоголизм в России «постарел», он перестал быть социальной болезнью молодежи. В 1907 г. 75,9% больных алкоголизмом в России имели возраст менее 30 лет, а 20,3% были моложе 20 лет.