Читать книгу "Избранница Шахрияра - Шахразада"

Прикосновение ее, столь нежное, обожгло щеку принца и вернуло ему надежду. О, как бы он хотел, чтобы ночь эта длилась вечно: с мудрым рассказом, нежными прикосновениями, с нарождающейся близостью душ!

Но рассказ продолжался, и принц вновь погрузился в чужую жизнь. Однако теперь он чувствовал, что у него есть надежда на изменение и его собственной.

Свиток двадцать восьмой

Все так же, в сопровождении четырех нубийцев– стражников, прошествовал «халиф» через анфиладу парадных комнат. О, он был несказанно доволен собой. Он был бы даже счастлив, но проснувшийся голод все строже напоминал ему, что следует удовлетворить не только честолюбие, но и чрево.

– Эй вы, черви! Наше величество желает трапезничать. Проводите нас, ибо наш разум был столь затуманен великими государственными делами, что мы забыли, где наши обеденные покои.

– Слушаем и повинуемся, – с легким поклоном ответил старший из стражников.

Анфилада заканчивалась большим залом для приемов. Конечно, подать роскошные яства можно было бы и туда. Более того, это было бы очень разумно, ибо кухня и кладовые специально расположены так, чтобы можно было мгновенно удовлетворить любую прихоть гостей, собравшихся в этом зале. Но повеление «халифа» звучало недвусмысленно: «проводите». И потому все четверо, повинуясь едва заметной команде старшины, повернули обратно. Абу-ль-Хасану тоже пришлось повернуть вслед за стражей.

И странная процессия отправилась в пиршественный зал, что граничил с залом для приемов, самой длинной дорогой. Две винтовые лестницы подняли «халифа» и его сопровождающих на верхний этаж дворца. Миновав библиотеку, самую богатую во всем подлунном мире и самую длинную среди всех иных библиотек, стража спустилась на второй этаж. Распахнутые двери выходили в зимний сад. Сейчас здесь было жарко и влажно, так как многим растениям требовалось обилие влаги и садовники устроили «период дождей».

Как следует промокнув, стража повлекла «халифа» вновь по винтовой лестнице вверх через многочисленные комнаты писарей и советников. Те, увидев сверкающего «халифа» промокшим до нитки, сначала вскакивали, а потом падали ниц. Но стражники были столь суровы, что не останавливались ни на миг. И потому процессия оставляла за спиной фырканье и смешки.

Четвертая по счету винтовая лестница вновь привела «халифа» в парадную анфиладу, но Абу-ль-Хасан, конечно, знать этого не мог. Он оказался в соседней комнате почти рядом с тем местом, откуда велел проводить себя, дабы вкусить от трапезы.

Теперь «халиф» был утомлен не столько государственными делами, сколько этими бесконечными переходами по нескончаемым залам, лестницам и коридорам.

– О Аллах всесильный! Ну кто так строит?! Тут, отправившись на завтрак, успеешь лишь к обеду. Завтра же повелим перестроить наш дворец. Нет, сегодня!

Распахнулись еще одни двери. О, теперь наконец Абу-ль-Хасан услышал ароматы достойной халифа трапезы и несколько смягчился. А сознание того, что сейчас можно будет опуститься на подушки и снять узкие туфли, почти примирило его с далеким путешествием, какое пришлось предпринять в предвкушении еды.

– Ох, мудрейшая, прости, но долго ли еще будут длиться приключения этого глупца? От смеха я уже едва дышу. Пощади своего повелителя…

– Ты не хочешь узнать, что было дальше? Тебе прискучил мой рассказ?

– Нет, конечно же, не прискучил… Да и как может прискучить эта воистину необыкновенная история?

– Ну, тогда наберись терпения и позволь мне хотя бы закончить начатое.

– Да будет так! – Шахрияр решительно уселся напротив Шахразады. Он решил во что бы то ни стало дождаться конца этой истории, а уж потом…

– Ну наконец! – проговорил довольный Абу-ль-Хасан и осмотрелся по сторонам. Драгоценные порфировые колонны поддерживали потолок, изображающий небо. В углах огромного зала росли в кадках пальмы, а из-за ширмы звучала нежная мелодия – это музыканты услаждали слух своего властелина, оставаясь невидимыми.

Бесшумно появившиеся слуги подали халифу сначала одну чашу для омовения пальцев, затем вторую.

Глупый Абу-ль-Хасан, не знакомый с церемониями, готов был уже пригубить ароматно пахнущей воды из глубокой миски, но вовремя появившийся визирь, пряча улыбку в огненно-красной бороде, вполголоса произнес:

– О мой властитель, вода в первой чаше предназначена для омовения лица, а во второй – для омовения рук. Пить эту жидкость не следует.

– Без тебя знаю, глупый визирь, – пробурчал Абу-ль-Хасан, но все же умылся и даже самостоятельно смог осушить лицо поданной салфеткой.

Опустившись на гору высоких полосатых подушек, «халиф» любовался церемонией появления в зале первых яств.

Слуги внесли дымящиеся блюда и наполнили золотой бокал ледяным соком. Необыкновенные ароматы поплыли над столом и неожиданно слились в гармонии со звуками уда из-за расшитой шелком ширмы.

Зажаренного целиком барашка подали с шафрановым рисом, луком, зеленым перцем и помидорами. Чаши с розовыми, зелеными и черными оливками и чищеными фисташками стояли на богатой бархатной скатерти. На отдельных блюдах из черной керамики подали горячий хлеб и жареных голубей в «гнездах» из водяного кресс-салата.

Глаза Абу-ль-Хасана бегали от одного удивительного блюда к другому, и, конечно же, он не знал, с чего следует начать. А потому, потерев руки, начал накладывать на блюдо с барашком по куску всего, до чего только мог дотянуться.

Прекрасный аромат специй превратился в почти отвратительную вонь, но «халиф» этого не замечал, насыщаясь с жадностью, непозволительной для монарха и просто достойного человека, но, увы, присущей людям, алчным до глупости и глупым до алчности.

Никто из прежних сотрапезников или собутыльников Абу-ль-Хасана не узнал бы сейчас в этом разряженном чавкающем павлине своего приятеля-весельчака.

Жир, вытекающий из жареных голубей, обильно тек по пальцам «халифа», и он, не зная, что рядом слуга держит чашу с теплой водой специально для омовения пальцев, вытирал измазанные ладони о драгоценную скатерть. Он бы не погнушался и полой халата, но боялся поранить руки о золотое шитье.

– Эй ты… в шапочке… да-да, ты… Подай мне вот этой несравненной красы, которая вон там… да… этой…

Визирь, который обязан был присутствовать на трапезе халифа и который частенько разделял с Гаруном аль-Рашидом удовольствие от поглощения шедевров дворцовой кухни, сейчас лишь с отвращением закрыл глаза.

«О мудрейший правитель! Неужели ты не видишь, как этот невежественный павлин роняет в грязь твое воистину великое имя? Как ты мог позволить так обходиться со славой и достоинством властителя? – с тоской подумал визирь. Но, открыв глаза, ибо неприлично визирю, второму лицу в государстве, спать стоя, когда властелин насыщается, Умар увидел, какими понимающими улыбками обмениваются слуги, повара и поварята. – Но быть может, я неправ. Теперь любая твоя прихоть, о мудрый Гарун аль-Рашид, будет казаться лишь детской забавой… Ведь нам всем будет с чем сравнивать!»