Читать книгу "Man and Boy, или Мужчина и мальчик - Тони Парсонс"

— Я взрослая женщина, и у меня есть ребенок, ясно? Тебе придется мириться с этим, Гарри. Потому что если у тебя не получится, у нас нет будущего.

— Мне нравится Пегги, — сказал я. — И мы с ней отлично ладим.

— Тебе нравилась Пегги, когда она была просто маленькой девчушкой, дружившей с твоим сыном, — сказала Сид. — Она тебе нравилась, когда была милым ребеночком, играющим на полу у тебя дома. Но что тебе не нравится, так это то, чем она стала теперь, когда ты начал встречаться со мной.

— И чем же?

— Напоминанием о том, что я трахалась с другим мужчиной.

Напоминанием о том, что она трахалась с другим мужчиной? Это было слишком крепко сказано. Трудно представить себе, чтобы, например, Синатра поместил такие слова на обложку какого-нибудь из своих альбомов.

27

Это было нечто большее, чем просто напоминание о том, что Сид трахалась с другим мужчиной.

Если жизнь вдвоем с Пэтом и научила меня чему-нибудь, так это тому, что быть родителем означает действовать по большей части интуитивно: все получается по мере того, как ты это делаешь.

Никто ничему тебя не учит. Ты сам учишься в процессе.

Когда я был маленьким, то думал, что родители обладают каким-то секретом, как держать меня в руках и правильно воспитывать. Я думал, у них есть какой-то великий план, как заставить меня есть овощи и вовремя уходить к себе в комнату. Но я ошибался. Только теперь я понял, что они делали то же самое, что и все остальные родители на свете: просто импровизировали.

Если бы Пэту взбрело в голову посмотреть «Возвращение джедая» в четыре утра или послушать кассету с песнями хип-хоп в полночь, я не стал бы задумываться, а попросту вытащил бы вилку из розетки и отправил его в кровать.

А когда он был расстроен после телефонного звонка Джины или после того как что-то случилось в школе, я брал его на руки и крепко обнимал. Когда это твоя плоть и кровь, ты не задумываешься о том, как поступить правильно. То есть вообще не нужно задумываться, что ты делаешь.

Но с Пегги я не мог позволить себе подобной роскоши.

* * *

Она лежала поперек дивана, положив маленькие босые ножки на журнальный столик, и смотрела свой любимый австралийский сериал.

Я сидел рядом с ней и читал статью о крахе очередного банка в Японии, стараясь не прислушиваться к болтовне ущербных спортсменов, занимающихся виндсерфингом и не знающих, кто их настоящие родители. Похоже было, что в Японии царит полный хаос.

— Что значит — ты не моя мать? — сказал кто-то на экране, и Пегги зашевелилась, потому что раздалась музыкальная концовка и пошли титры.

Обычно она срывалась с места, как только австралийцы отправлялись восвояси. Однако на этот раз она не спешила. Девочка нагнулась над журнальным столиком и отрыла среди журналов и игрушек лак для ногтей. Я следил за тем, как она откручивает крышку стеклянного флакончика.

— Пегги!

— Что?

— Может быть, тебе не стоит с этим играть?

— Все нормально, Гарри. Мама мне разрешает.

Она отвинтила крышку с маленькой кисточкой и начала очень старательно раскрашивать в кроваво-красный цвет свои крохотные, почти невидимые ноготки на ногах и — я не мог этого не заметить — кончики самих пальцев тоже.

— Осторожно с этой штукой, Пегги. Это не игрушка, понимаешь?

Она неодобрительно взглянула на меня:

— Мама мне разрешает.

Капли ярко-красного лака стекали по пальчикам величиною с половину спички. Было такое впечатление, что она давила виноград или ходила босиком по скотобойне. Она подняла ногу, чтобы полюбоваться творением своих рук, и забрызгала красным журнал «Ред».

Если бы это был Пэт, я прикрикнул бы на него, или отнял бы у него лак, или отправил бы сына в его комнату. Я что-нибудь обязательно бы сделал. Но с Пегги я не знал, как поступить. Я не смел до нее дотронуться, и мне ни в коем случае нельзя было повышать голос.

— Пегги!

— Что, Гарри?

Мне ужасно хотелось, чтобы она вела себя правильно и не пачкала лаком для ногтей свои ноги, ковер, столик и журналы. Но больше всего мне хотелось нравиться ей. Поэтому я сидел и смотрел, как ее ножки становятся ярко-красными. При этом я лишь время от времени издавал нечленораздельные звуки и не пытался ей препятствовать.

Сид вышла из ванной, завернувшись в белый халат и вытирая волосы. Она увидела, как Пегги мажет ноги лаком, и вздохнула.

— Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты его не трогала? — Oна вырвала у дочери лак и подняла ее, как кошка, хватающая за шиворот непослушного котенка. — Вперед, мисс Пегги. В ванную.

— Но…

— Немедленно!

Мне хотелось засмеяться — или спрятать лицо в ладонях — оттого, что я никогда и не предполагал, какую огромную часть своей жизни придется потратить на ликвидацию последствий распада когда-то благополучной семьи.

Квартира Сид была храмом романтической любви.

На стенах были развешаны плакаты из фильмов, где рассказывались истории об идеальной любви: любви, то и дело натыкавшейся на разнообразные препятствия, но в конечном счете побеждавшей их без осложнений, характерных для современного мира.

Как только ты заходил в квартиру, в тесной прихожей тебя встречала «Касабланка» в рамке. В чуть менее тесной гостиной висели рамки с «Памятной историей» и «Короткой встречей». И, разумеется, на почетном месте над кроватью висели «Унесенные ветром». Даже в спальне Пегги над ее старыми куклами Кеном и Барби и разнообразными сувенирами с изображением группы «Спайс Герлз» висела картинка из «Покахонтас». Повсюду пылкие мужчины, тающие женщины и всепобеждающая любовь.

Эти плакаты не были наклеены на стены скотчем, как сделал бы это какой-нибудь студент: равнодушно, бездумно, просто чтобы закрыть пятно или отвалившуюся штукатурку. Вставленные в изящные черные рамки со стеклом, они производили впечатление произведений искусства, каковыми, собственно говоря, и являлись.

Сид купила их в одном из киномагазинов в Сохо, отвезла в багетную мастерскую или куда-нибудь вроде этого, а затем приволокла домой. Ей пришлось здорово поработать, чтобы развесить все это богатство у себя на стенах. Смысл этих посланий был предельно ясен: вот чего мы хотим.

Но мы хотели не этого, то есть не совсем этого. История любви Хамфри Богарта и Ингрид Бергман была, конечно, прервана нацистским вторжением в Париж, но по крайней мере Богарту не нужно было беспокоиться о том, как вести себя с ребенком Ингрид от Виктора Ласло. И еще неизвестно, любил ли бы Ретт Батлер Скарлетт О'Хару так же сильно, если бы она таскала с собой по Джорджии ребенка от первого брака.

Никогда раньше я не имел дела с маленькими девочками. Пегги окружала атмосфера спокойствия — определенно, это было спокойствие, а не желание быть паинькой, чтобы ее постоянно хвалили. Она была уравновешенной, чего нельзя сказать о мальчиках — ее сверстниках. Возможно, девочки все такие. А возможно, такова была Пегги.