Читать книгу "Весенние игры в осенних садах - Юрий Винничук"

Я чокнулся с ней, и она пригубила бокал, пару секунд поколебалась и выпила залпом, как воду, сразу покрывшись румянцем. И умолкла. Я подвинулся к ней, осторожно, словно к бабочке, которую боялся вспугнуть. Главное – не наглеть, тихо, спокойно, ну вот, еще один бокал… Возможно, последует еще один – и она будет готова, – я это чувствовал. И все же самое большее, что я мог себе сейчас позволить, – это играть с ее волосами, перебирая и лаская их душистые пряди. Второй бокал она пила немного дольше, а когда допила и следующие пять лет полутенями легли на ее лицо, я осторожно привлек ее к себе и увидел, как приоткрылись, словно во сне, ее влажные уста, а в полузакрытых глазах взыграло пламя свечей. Ее помада имела вкус невинности. Целовалась она неумело и скованно, губы были напряжены и холодноваты. Спустя минуту она резко отодвинулась, сомкнула ладони, сжала их коленями, покаянно наклонившись вперед, словно совершила недостойный поступок, и снова отправилась в свои странствия, куда-то в темень неизъяснимую, но уже не так далеко, на расстояние голоса.

Я налил ей еще. Нас обволакивала тихая вкрадчивая музыка. Марьяна слегка покачивалась в такт ритму, казалось, она отключилась и все, что ее окружало, прекращало существовать, однако я заметил, что взгляд ее печален, губы натянуты, а сжатые пальцы белы как мел. О чем она сейчас думает? А может, не думает, а советуется с теми, кто ее послал за мной? Очевидно, что они должны были поставить ей какие-то условия, а она видит, что не может их соблюсти, и теперь происходит торг… Я наблюдал за ней, не отводя глаз, но это ей не мешало, казалось, она совсем не замечает меня, губы ее едва заметно вздрагивали, беззвучные слова спархивали с них и летели на пламя свечи, чтобы через мгновение вспыхнуть и исчезнуть, и все же в полете их успевал перехватить тот, к кому эти слова были обращены, и она слегка кивала головой, словно выслушивая его реплики. На меня нахлынуло чувство ревности, ведь мне становилось ясно, что в эти минуты она принадлежит не мне, а кому-то иному, неведомому и загадочному, тому, кто, возможно, создал ее и по праву создателя продолжает сопровождать в ослепительной пустыне жизни.

Я снова обнял ее, и она, покорно прижавшись к моей груди, спросила шепотом:

– Знаешь, сколько мне лет? – Она впервые обратилась ко мне на «ты», но я заметил это на сразу и никак не прореагировал.

– А разве это так важно?

– В ноябре будет шестнадцать.

– Прекрасно. Ты и здесь меня купила, сказав, что заканчиваешь школу.

– Нет, я закончила только девятый класс. Такой юной ты еще не имел, правда?

– Правда, – соврал я.

– А тогда, когда тебе самому было шестнадцать?

– Нет. Тогда тоже не имел, – и второй раз солгал я.

– А вот теперь поимеешь, – сказала она странным дрожащим голосом с ноткой неуверенности, а через мгновение я почувствовал, что и вся она дрожит, словно в лихорадке. – Скажи, – прошептала, – а если бы у тебя был выбор: немедленная смерть или жизнь на безлюдном скалистом острове посреди океана, где тебя ожидает неминуемая голодная смерть, медленная и болезненная, однако не сиюминутная, а спустя какое-то время, – что бы ты выбрал?

– Выбрал бы остров. Ведь оставалась бы хоть какая-нибудь надежда на спасение.

Она отодвинулась от меня и снова съежилась, спрятав ладони между колен.

– Вот как? Вокруг одни скалы и камни, ни единой травинки, – бросила таким тоном, словно от моего ответа зависело невесть что.

– Возможно, удалось бы поймать морскую рыбину или насобирать водорослей, а еще остается надежда на то, что приплывет корабль.

– Ну а если бы ты твердо знал, что не приплывет? – она говорила, глядя мимо меня, куда-то в сумерки, затаившиеся за окном. – Если бы ты знал, что в тех местах вообще никогда не проплывают корабли? А вокруг безжизненного скалистого острова не водится рыба, и берега там столь отвесны, такой крутизны, что волны ничего туда не могут выбросить, тогда что?

– Все равно хоть какая-нибудь надежда теплилась бы. Сколько бы ты не ужесточала условия, даже если бы сказала, что я буду прикован к скалам цепями, то даже и в таком случае я бы выбрал остров.

Она подняла голову и посмотрела на меня так, словно видела впервые, что-то из сказанного мной явно задело Марьяну за живое, но что это было, я не мог понять, расспрашивать же сейчас я счел неуместным, ведь, обняв ее, ощутил, как тело ее дрожит еще сильнее, а заглянув в ее глаза, увидел в них слезы.

– Что случилось? Ты плачешь?

– Нет-нет, ничего, – захлопала она ресницами и, резко схватив бокал, стала пить как-то спазматически, нервно, а слезы стекали по щекам и смешивались с вином, рука с бокалом тряслась, и я уже не знал, что подумать, что предпринять. Вдруг она, так же резко отставив бокал, вскочила с дивана и устремилась в ванную.

Тут я и себе налил вина, и тоже выпил, но со злости. Отчего это мне так фартит на истеричек? Почему она расплакалась? Может, я в чем-то повел себя нетактично? Но в чем именно? На улице залопотал дождь, ветер раскачивал ветви деревьев, и они хлестали мокрыми листьями по окнам, чудесная погода, лучше не бывает для того, чтобы зарыться с книгой в теплую постель, а еще лучше с книгой и Верой-Лидой-Лесей, и читать вслух что-нибудь стильное, задушевное, одновременно лаская друг друга, но слегка, без напряжения, еле-еле касаясь пальцами, чтобы затем, спустя час-два-три, отложив книгу, сплестись в горячий клубок и буквально за считаные минуты получить одновременный оргазм.

Плеск воды в ванной прекратился, и Марьяна вышла оттуда свежая и просветленная. К тому же она еще и улыбалась.

– Что это с тобой происходило? – поинтересовался я.

– Ничего особенного. У меня пошла кругом голова… я многовато выпила… это с непривычки.

– Однако я бы не сказал, что ты пьяна.

– И все же я немножко захмелела. Не обращай внимания. Лучше поцелуй меня.

В этот раз поцелуй был долгим и страстным, а когда моя рука скользнула под майку и прикоснулась к груди, она уже не сопротивлялась. Все ее движения были замедленны, будто во сне, она позволяла себя раздевать с покорностью обреченной, улыбаясь кому-то невидимому, но только не мне, взгляд ее устремлялся в сторону и вверх, а я снимал с нее все аккуратно и последовательно, словно с уснувшего ребенка, которого не хотелось будить, и, когда она осталась безо всего, глаза ее смежились, и она, казалось, предавалась уже настоящему сну. Ее теплое тело, словно принесенное ласковой морской волной, льнуло ко мне с удивительной покорностью, я обнимал ее, и она прижималась к моей груди с радостной улыбкой, хотя руки ее оставались неподвижны. Я гладил ее небольшие круглые налитые груди, ощущая, как под пальцами набухают бутоны, а затем… затем, скажу вам, тот, кто не ласкал живот юной девушки, никогда не оценит удивительного переживания и наслаждения от прикасания к этой нежной шелковистой коже, напоенной какой-то фантастической теплотой и свежестью, я чувствовал такое же опьянение, какое испытывает следопыт, проникая в места, куда не попадала еще ни одна живая душа, и хотя совсем недавно та же ладонь с не меньшим восторгом первопроходца исследовала экваториальную часть тела Веры, а все же разница ощущалась значительная, ведь Вера уже созрела для любви и тело ее сполна было заряжено сексом и жадно воспринимало мой следопытский порыв, тогда как здесь меня ожидала настороженность, удивление и притворная апатия, а непокорные завитки, в которых запутывались пальцы, кудряшки не подстриженные и ершистые, а упругие и нежные, будто волны морские, по которым так легко скользить в теплые врата рая, до сих пор снятся моим пальцам. Покорность Марьяны, впрочем, оказалась обманчивой, она хотя и лежала с закрытыми глазами, без сопротивления подчиняясь моим рукам, зато ноги держала вместе, и мой палец напрасно скользил, ища место где глубже. А когда я лег на нее, то не мог избавиться от мысли, что напоминаю святотатца, стремящегося в храм, дабы осквернить его, по крайней мере, двигался я вкрадчиво и осторожно, словно боясь, что меня вот-вот застукают, разоблачат и арестуют. Я действовал одним только кончиком, ведь ног она так и не разжимала, а как только я начинал идти на прорыв, сразу сокращала мускулы на всем протяжении фронта от стоп до бедер. Пришлось смириться, и я, завершив атаку залпом в простыню, лег рядом. Она сделала вид, будто мне отдалась, а я сделал вид, будто ее взял.