Читать книгу "Август - Кнут Гамсун"

— Уж и не помню. Но ведь не могу же я отнести её назад. Дай мне лучше капель. Я нутром чувствую, что пора.

Он съел немного картошки и выпил молока. Потом спросил:

— Что это такое, Эдеварт? Никак я опять начинаю бредить?

— Ты? Почему? Откуда ты взял?

— Сдаётся, будто я слышу пение.

— Верно, — отвечал Эдеварт, — это женщины поют.

— На улице, что ли?

— Да, у ручья.

— Господи, а я-то испугался! Я думал, они отпевают покойника! Ах, выздороветь бы мне, я б тогда спел вместе с ними. Ты ещё помнишь, как я пел про девушку из Барселоны? Рыдали все! А что они поют, женщины-то?

— Псалмы.

— У ручья поют псалмы? — переспросил Август. — Они что, спятили?

— Не знаю, они говорят, что прозрели.

Август погрузился в раздумья. Потом спросил:

— Прозрели? Это как прозрели? В смысле молиться и петь псалмы?

— Да.

— Как хочешь, Эдеварт, а мне уже пора принимать капли.

— Через час, — кротко и терпеливо ответил Эдеварт.

— Прозрели... прозрели... Нет, толку от этого не будет. Прозревшим человек должен быть всю свою жизнь, прозрению нет конца, ты не можешь даже чихнуть, не совершив греха, а потому тебе надлежит жить и раскаиваться и оставаться прозревшим всю свою жизнь.

— Да-да, — отвечает Эдеварт без всякого интереса.

— Ну хорошо, допустим, они прозрели. А кто именно прозрел?

— Да все разом. А Рагна — та пуще всех.

— Это Теодорова Рагна? — спрашивает Август и снова погружается в раздумья. — Да, я великий грешник, — повторяет он. — А ты знаешь, чему я радуюсь, пока лежу здесь? Я радуюсь, что, раз уж мне суждено умереть, я всё-таки успел посадить ёлочки вдоль дороги в церковь. Как ты думаешь, ведь это зачтётся как доброе дело в глазах Божьих?

— Да.

— Скажу тебе честно, я был преисполнен одним лишь тщеславием, а теперь я хочу отвратить свой лик от этого мира, от его суеты. Можешь взять, например, мою трость, вон она стоит, у стены.

Эдеварт мотает головой.

— По воскресеньям, когда ты принарядишься и пойдёшь к соседям поухаживать за девушками, тебе пригодятся и трость, и моя пенковая трубка.

— Нет, нет, спасибо, не надо.

Чего ради Август решил раздать всё своё имущество? Может, чтобы не оставаться наедине с плодами своих воровских проделок? Может, ему станет легче, если близкий друг возьмёт на себя часть его грехов? Августа раздосадовал отказ Эдеварта, и он попытался соблазнить друга чемоданом:

— Ты только и знаешь, что говорить «нет»! Уж не думаешь ли ты, что я украл эту трость? Да хоть бы и так, зато чемодан я купил и заплатил за него свои кровные!

— Да-да, конечно!

— Ты ведь не смыкал надо мной глаз, ты ходил за мной всё время, был для меня поддержкой и утешением, всё это чистая правда! И я настаиваю, чтоб ты взял чемодан!

— Но он и тебе самому может понадобиться, — говорит Эдеварт подбадривающим тоном. — Вот увидишь...

— Ты и впрямь так думаешь? — спрашивает Август и на какое-то время затихает. Он выпил очередную ложку воды, оживился, лёг на другой бок, он занят какой-то новой мыслью и продолжает болтать: — Прозрели... нет, это какое-то кривлянье, прости, Господи. Я вот тут лежу и представляю себе, что всё это можно сделать куда быстрей. Как по-твоему, что делают в таких случаях католики? Да ничего они не делают, а считаются прозревшими всю свою жизнь. Если они согрешат, священник даст им отпущение, и тогда получается, что они как бы вовсе и не согрешили.

Эдеварт хмыкнул в ответ.

— А католики, если хочешь знать, тоже люди, между нами и католиками нет никакой разницы. Однажды, когда мы стояли в Белфасте под разгрузкой, с такелажа сорвался железный блок и зашиб одного вот такого католика. Мы все думали, что ему конец, и доктора привели, и капли дали, и пластырь, и всё, что полагается в таком случае. Прошла ночь. «Позовите священника», — сказал он, а вид у него был такой, будто вот-вот испустит дух. И вот представь себе, пришёл священник, само собой католический, и, после того как они провели наедине целый час, свершилось чудо, больному полегчало, он стал спокойный и вроде как довольный тем, что умирает, и всё такое прочее. Он, значит, пока лежал, исповедался во всех грехах, которые натворил за свою жизнь, а священник взял все его грехи на себя и даровал ему прощение от имени самого Господа. Вот какой властью наделён католический священник. А возьми наших священников! Какой такой властью они наделены? Лично я их не уважаю. Так чего ради бегать всю жизнь и чтоб потом на нас снизошло прозрение? Когда тут для этого прозрения понадобился всего час.

— А человек этот выздоровел? — спросил Эдеварт.

— Какое там! Умер, конечно, этот блок его совсем размозжил. Но он был бодр духом, потому что освободился от грехов и ждал для себя вечного блаженства. Просто диву даёшься, когда видишь, какой силой наделены католические священники! Говорят, у нас за Сеньей живут какие-то католики. Ты ничего об этом не слыхал?

— Слыхал, — отвечает Эдеварт, — помнишь, мы ещё в молодости их встречали, когда занимались торговлей.

Август:

— И вспоминать не хочу. Это было греховное время. Мне даже говорить о нём неприятно. Но уж во всяком случае, католики живут в Тромсё, это я знаю точно. Хотя не может быть и речи о том, чтобы переманить сюда их священников.

— Да уж пожалуй, — соглашается Эдеварт.

— А ты не забыл, как сам однажды побывал в Тромсё и беседовал со священником?

Эдеварт молчит.

— Мне плевать, во что это обойдётся.

Эдеварт:

— Почему же, помню. Впрочем, не надо спешить. Ты сегодня выглядишь много свежей, чем вчера.

— Ты так думаешь? А в каком смысле «свежей»?

— По глазам видно. И по цвету лица.

— Вот хорошо бы, — мечтательно говорит Август. — А ты, Эдеварт, зажги свечку и подержи мою руку против огня, чтоб я видел, есть в ней ещё жизнь или нет.

Эдеварт, не понимая, глядит на него растерянным взглядом.

— Потому что, если не засветится между моими пальцами живая кровь, значит, смерть близко.

— Ерунду ты говоришь. Как я могу просветить твои руки, пока ты не умер?

— Очень даже можешь, вреда от этого не будет. Но тебе, видно, лень двигаться, — обиженно говорит Август. — Ладно, можешь заняться своими делами. Я ни о чём тебя больше не попрошу. Ты небось и капель мне давать не хочешь?

— Хочу, но немного погодя.

— Немного погодя! Ты всё время говоришь: немного погодя. Впрочем, теперь я хотел бы вздремнуть, так что не буди меня своими каплями. Принимай их сам, если хочешь. — Август горячился всё больше и больше. — Нет, не надо было приглашать такого благочестивого и богобоязненного человека, чтобы давать мне капли. Даже если б ты сидел на перевернувшейся лодке, то и тогда ни за что не спихнул бы своего друга в воду. Это на тебя похоже! А дальше что? Не лучше ли было спасти собственную жизнь и обратиться к Богу? Я великий грешник перед Отцом, Сыном и Святым Духом, а потому мне надо хорошенько приготовиться перед смертью. Или, будь это, к примеру, девушка-негритянка, на которую набросились сразу четверо матросов, ты наверняка спас бы её, а не поступил бы с нею, как другие. Да, хорошо, когда б все рассуждали, как ты, в этом я тебя не упрекаю. А в остальном ты не такой уж благочестивый и богобоязненный... Ты не забыл ещё ту ночь на кладбище, когда мы разрыли могилу в поисках золотого кольца?