Читать книгу "Али и Нино - Курбан Саид"

После военного парада Ильяс бек, Сеид и я уселись на скамейке на бульваре. С осенних деревьев осыпались листья, а мои друзья обсуждали Конституцию нового правительства. После боев под Гянджой из разговоров с молодыми турецкими офицерами Ильяс бек пришел к твердому выводу, что только срочное проведение реформ европейского типа может спасти страну от новой русской агрессии.

— Если мы построим укрепления, — увлеченно говорил Ильяс бек, проведем в жизнь реформы и построим дороги, это не помешает нам остаться правоверными мусульманами.

Сеид нахмурился, глаза его были усталыми.

— Ильяс бек, — спокойно сказал он, — почему бы тебе ни сказать, что человек может даже пить вино, есть свинину, но при этом все равно останется правоверным мусульманином? Ведь европейцы давно доказали, что вино полезно для здоровья, а свинина очень питательна. Конечно, человек может остаться правоверным мусульманином, однако архангел, стоящий у райских врат, не захочет поверить в это.

Ильяс бек засмеялся.

— Между просвещением и свининой большая разница.

— Зато нет никакой разницы между употреблением свинины и пьянством.

Я внимательно слушал спор.

— Сеид, — спросил вдруг я, — а можно ли спать на кровати, есть с помощью вилки и ножа и оставаться при этом истинным мусульманином?

Сеид улыбнулся.

— Ты всегда будешь правоверным мусульманином. Я видел тебя во время мухаррема.

Я умолк.

— А это правда, что ты перестроил свой дом на европейский манер, с современной мебелью и светлыми обоями? — спросил Ильяс бек, поправляя офицерскую папаху на голове.

— Да, Ильяс бек, правда.

— Прекрасно, — с воодушевлением произнес он. — Баку теперь стал столицей. Сюда будут приезжать иностранные послы. Нам нужны будут дома, где мы сможем их принимать, нужны будут женщины, умеющие поддерживать беседу с женами дипломатов. У тебя, Али хан, есть такая жена и скоро будет подходящий дом. Ты должен поступить на службу в министерство иностранных дел.

Я засмеялся.

— Ильяс бек, ты так распоряжаешься моей женой, моим домом, мной самим, как будто мы лошади, которые должны выступать на международных соревнованиях. Неужели ты думаешь, что я заново перестраиваю свой дом во имя наших успехов на международной арене?

— Так должно быть, — твердо сказал Ильяс бек, и я вдруг понял, что он прав: все, что у нас есть, мы должны отдать во имя того нового государства, которое собираемся строить на бедной, иссушенной знойным солнцем земле Азербайджана.

Когда я вернулся домой и заявил Нино, что не имею ничего против паркетного пола, европейских картин на стенах, она радостно засмеялась, и ее глазки засверкали, как некогда в лесу у родника Пехачпур.

В те дни я часто брал коня и скакал в степь. Сидел там на мягком песке, наблюдая, как скатывается на запад ярко-красное солнце.

Мимо шли турецкие войска. Лица офицеров были почему-то печальны и озабочены. Происходящее в нашей стране заглушило далёкий грохот пушек мировой войны. Но там, на фронте, очень плохо складывались дела у союзников турок — болгар.

— Фронт прорван. Удержать его невозможно, — говорили турки и уже не пили шампанское.

До нас доходили очень скупые сведения. Но то, что мы узнавали, удручало до чрезвычайности. Сутулый сухой старик — министр военно-морского флота Великой Османской империи Гусейн Рауф бей — поднялся в порту Мудрос на борт английского броненосца «Агамемнон», имея полномочия подписать договор о перемирии. Склонившись над столом, он поставил свою подпись под договором, и тогда слезы навернулись на глаза турок, властвовавших в нашем городе.

В последний раз прозвучала на бакинских улицах песня о Туранской империи, но теперь она звучала, как погребальный плач. Командующий в лайковых перчатках проехал на коне перед строем солдат с замершими лицами, священное знамя Османского дома было спущено, барабаны пробили дробь, и командующий поднес руку ко лбу, оставляя нам память о стамбульских мечетях, великолепии дворцов на Босфоре, халифе и поясе Пророка.

Когда три дня спустя за Наргеном появились первые английские корабли с оккупационными частями, я стоял на берегу. У английского генерала были голубые глаза, тонкие усики и большие, сильные руки. Город наводнили новозеландцы, канадцы и австралийцы. Британский флаг развевался рядом с нашим, и тогда Фатали хан пригласил меня прийти к нему в министерство.

Он сидел в мягком кресле, устремив на меня острый взгляд.

— Али хан, почему вы до сих пор не состоите на государственной службе?

Я и сам не знал этого. Глядя на разложенные у него на столе карты и ощущая угрызения совести, я ответил:

— Фатали хан, я всем сердцем люблю Родину и готов выполнить любой ваш приказ.

— Я слышал, у вас большие способности к иностранным языкам, сколько времени вам потребуется, чтобы выучить английский?

Я смущенно улыбнулся.

— Мне не надо учить английский, я его давно знаю.

Он откинул голову на спинку кресла, немного помолчал и вдруг спросил:

— А как живет Нино?

Я удивился тому, что премьер-министр вопреки всем правилам интересуется моей женой.

— Благодарю, ваше превосходительство, хорошо.

— Она тоже знает английский?

— Да.

Он снова умолк, покручивая густые усы.

— Фатали хан, — спокойно проговорил я, — я знаю, к чему вы клоните. Мой дом через неделю будет готов. У Нино в гардеробе достаточно платьев. Мы говорим на английском, а счет за шампанское я оплачу сам.

Премьер-министр засмеялся. На глазах его выступили слезы.

— Простите меня, Али хан. Я не хотел оскорбить вас. Мы нуждаемся в таких людях, как вы. Наша страна бедна людьми, происходящими из древнего рода, имеющими жен-европеек, свой дом и говорящими на английском. У меня, например, не хватало средств выучить английский, не говоря уже о том, чтобы иметь жену-европейку и дом, поставленный на европейскую ногу.

Он выглядел усталым.

— С этого дня вы назначаетесь атташе западноевропейского отдела, сказал он, взяв ручку. — Ступайте к министру иностранных дел Асадулле. Он расскажет, в чем будут заключаться ваши обязанности. И… И… только не обижайтесь… не могли бы вы закончить ремонт вашего дома через пять дней? Мне очень неловко обращаться к вам с подобной просьбой.

— Слушаюсь, ваше превосходительство! — твердо ответил я и вышел из кабинета, унося в душе чувство, будто я намеренно обманул своего старого и верного друга.

Дома я застал Нино, перемазанную шпаклевкой и краской. Она стояла на стремянке и вбивала в стену гвоздь, на котором должна была висеть картина. Наверное, она очень удивилась бы, узнав, что, вбивая этот гвоздь, оказывает Родине важную услугу. Поэтому я не стал говорить ей этого, а лишь поцеловал ее измазанные пальчики и одобрил предложение купить ледник для хранения иностранных вин.