Читать книгу "Порубежная война - Роберт Святополк-Мирский"

Труднее всего было приучить детей к строгому распорядку и дисциплине и здесь, как ни странно, главную роль сыграла Чулпан — тихая молчаливая, внешне покорная, но обладающая какой-то огромной внутренней силой — она умела, не говоря лишних слов, повести детей туда, куда им не хотелось и, поощряя их мягкой улыбкой, побеждала их лень, инертность и нежелание, и так постепенно они привыкли, точно также, как привыкли когда-то Филипп и Анница, когда их воспитывал покойный отец.

При мысли об Утренней Звезде Чулпан, (когда они оставались наедине Филипп всегда называл ее так), сердце Филиппа сжалось и вдруг, распрямившись, как долго сжатая пружина, громко застучало в груди. Неизвестно каким чувством, каким-то тайным внутренним движением этого сердца он вдруг понял, что долгожданный миг наступил.

Двенадцать лет он хранил верность своей трагически погибшей жене, двенадцать лет он исполнял обет — воспитать детей так, как воспитали его с Анницей родители, двенадцать лет он каждый день видел рядом с собой Чулпан, ту самую, которая вернула его к жизни, когда все были уверены, что возврата нет и не будет — ту самую Чулпан, которая тихо, терпеливо и мужественно помогала ему во всем все эти годы.

Вопреки многочисленным слухам и сплетням за все двенадцать лет Филипп ни разу не прикоснулся к ней даже пальцем, но благодарность постепенно перерастала в симпатию, симпатия — в нежное влечение, и, наконец, он понял, что снова любит.

Он пошел к отцу Мефодию, исповедался ему во всех грехах вольных и невольных и прямо во время исповеди спросил, что ему делать.

Отец Мефодий ответил, что на все воля Божия и будет так, как Бог велит, а нам всем знать этого не дано.

Тогда Филипп пошел на кладбище, не в урочный день — обычно он посещал могилу Настеньки каждое воскресенье, — а на этот раз пришел во вторник. Он опустился на колени, обнял руками землю, под которой где-то там лежали ее бренные останки, плотно зажмурил глаза, так плотно, что даже выступили слезы, и с усилием преодолевая неведомый и таинственный барьер, отделяющий живых от мертвых, увидел вдруг как бы в тумане ласково улыбающееся лицо Настеньки. Она едва заметно кивнула ему головой и, сделав легкий прощальный жест кончиками пальцев, растворилась, и только нежное облачко тумана осталось на ее месте. Филипп вытер слезы и отправился домой.

Но прошел еще целый год, прежде чем его душа созрела, и вот сейчас именно в этот момент, когда его дети перешагнули сегодня первый рубеж зрелости, он вдруг ощутил, что час настал.

Филипп встал, быстрыми шагами направился к Угре и спустился вниз по тропинке, ведущей к воде.

Он знал, что Чулпан здесь, он видел, как она шла к реке, придерживая по восточному обычаю на голове корзину с бельем для стирки. Дарья стояла на коленях и, свесившись с мостков, полоскала в быстрой и прозрачной воде Угры белый платок.

Услышав шаги, она обернулась и застыла неподвижно.

Необычное выражение лица Филиппа заставило ее приподняться и, уронив платок, она встала, машинально вытирая мокрые руки о передник.

Филипп подошел к ней, вдохнул полной грудью и просто сказал:

— Я люблю тебя, Чулпан, стань моей женой.

Щеки Чулпан побледнели, рот приоткрылся, чуть раскосые татарские ее глаза расширились и две прозрачные слезинки выкатились из них.

Совершенно неожиданно она упала на колени, обхватила ноги Филиппа и крепко прижалась к ним, горячо шепча:

— Благодарю тебя, Господь Всемогущий, хвала Аллаху, я так долго ждала этого, неужели это случилось… Нет, не было и не будет никогда у меня никакого мужчины, кроме тебя…

Белый платок уплывал, погружаясь в быструю прозрачную воду и таким вот странным и причудливым образом на берегу реки Угры, на том самом месте, где воины хана Ахмата, родного отца Чулпан, сражались с друзьями и близкими Филиппа, где те и другие проявляли беспощадную жестокость, где голубые воды Угры были настолько разбавлены кровью сражавшихся, что стали красными, ибо одинакового цвета кровь у всех людей, где бы они ни родились, — здесь на этом самом месте, где было загублено столько человеческих жизней, наконец, победила и воцарилась любовь.

…Через месяц состоялась свадьба. В Бартеневку съехались все старые друзья: Картымазовы, Медведевы, Леваш Копыто с семьей, Зайцевы, Андрон Аристотелев, и даже за князем Андреем в Литву послали гонца — однорукого Матвейку, но князь Андрей прислал подарки и просил передать с огромными извинениями, что в виду вступления на престол нового Великого князя Литовского Александра, дела службы не позволяют ему отлучиться.

Ближайшие друзья Филиппа, которые втайне давно уже ждали этого, радовались искренне — Чулпан своей скромностью, добротой и смирением давно уже завоевала всеобщую симпатию. Филипп же был вдвойне счастлив еще и оттого, как восприняли дети это известие.

В тот день, после объяснения с Чулпан, он вечером перед сном, волнуясь и смущаясь, опасаясь их реакции, начал было издалека. Но дети не позволили ему долго мучаться.

— Что я слышу! — воскликнула Лиза. — Неужели ты, наконец, решился жениться на Дарье?! Отец, я давно хотела тебе сказать, что мы с Алешкой знаем, как ты любил нашу бедную маму, но мы же не дети — прошло много лет, ты мужчина в расцвете сил и всем видно, что Дарья любит тебя, и мы тоже ее любим. — Лиза обняла отца и поцеловала.

— Я одобряю, — солидно сказал немногословный Алеша, — Но это значит, что теперь мы будем звать Дарью мачехой?

— Не говори глупостей, — шлепнула его по руке Лиза, — мы не будем звать ее мачехой, потому что это обидно для нее, и мы не будем называть ее мамой, потому что это обидно для нашей мамы! Мы будем звать ее Дарьей, как и раньше, а то, что она батюшкина жена это их дело, а не наше.

Особенно был доволен таким исходом отец Мефодий, который один, кроме Господа Бога знал, как долго молилась Дарья для того, чтобы услышать из его уст эти долгожданные слова:

— Венчается раба божья Дарья рабу божьему Филиппу…

… Пока на Угре веселились и плясали, совсем недалеко, в нескольких десятках верст, великокняжеское войско под командованием князя Федора Телепня-Оболенского брало один за другим с необычайной легкостью города верховских княжеств.

Быстро были взяты Серпейск и Мезецк, а князь Семен Воротынский окончательно рассорившись со своим братом и получив за это тысячу московских воинов под свое командование, двинулся на Мосальск.

Вскоре в Бартеневке, Медведевке и Картымазовке стали толпами появляться беженцы из захваченных и разоренных московитами сел, городов и крепостей.

Слушая их рассказы о том, с какой необыкновенной легкостью великокняжеские войска захватывают врасплох, бывшие литовские владения, Медведев прикусывал ус и теребил бороду, один зная причины этой легкости.

Только что вступивший на престол Великий князь Литовский Александр Казимирович не успевал получать известия о захвате одних земель, как приходили очередные, о захвате следующих.