Читать книгу "Заговор против террора - Алекс Маркман"

Глава 3

Голубые волны Черного моря лениво накатывались на берег, растекались по отполированному временем галечному пляжу Хосты и спокойно возвращались обратно в море. Их равномерный шорох успокаивающе действовал на Кирилла. Солнце, теплый ветерок, любимая Софа рядом на лежаке, в купальнике, соблазнительно подчеркивающем ее женственность — что еще нужно для полного счастья?

Он потратил на эту поездку все свои сбережения. Почти три недели провели они здесь с Софой, а он все не решался коснуться неприятной темы.

— Пойдем, искупаемся, — предложила Софа и, приподняв голову, влюбленно посмотрела на него.

— Пойдем, — охотно согласился Кирилл.

Софа вскочила, побежала к воде, слегка спотыкаясь на камнях, сбросила сандалии и с размаха плюхнулась в воду. Когда Кирилл попробовал приблизиться к ней, она стала визжать, брызгаться, а потом быстро поплыла к буйкам, как бы приглашая догнать ее. Кирилл принял вызов: он поплыл кролем, быстро и четко работая руками и ногами. Догнав Софу, он крепко ухватил ее за талию, она протестующе взвизгнула. Вдруг он нащупал ногой камень, и стал на него, высунувшись из воды по грудь. Софа игриво пыталась вырваться, но на самом деле, конечно, ей хотелось, чтобы он еще крепче прижал ее к себе. Убедившись, что из его железной хватки выскользнуть не удастся, она счастливо засмеялась и обхватила его руками и ногами.

— У-у... зверюга, — с нежным упреком протянула она. Потом прижалась щекой к его лицу и шепнула на ухо: — Когда мы поженимся?

— Ты согласна выйти замуж за сотрудника МТБ?

Софа замерла в его объятиях.

— Я уверена, что ты не занимаешься грязными делами.

— Мы все, так или иначе, завязаны, — сказал Кирилл. — Даже те, кто не хочет этим заниматься и не идет против своей совести. Оставим это. Я с самого начала хотел поговорить с тобой кое о чем, но уж очень не хотелось портить настроение во время отпуска.

— По чем же? — спросила Софа, крепче обхватив его ногами.

— Когда вернемся в Москву, подай на работе заявление об увольнении. По собственному желанию.

— Что? — вскрикнула Софа и разжала объятия. Но тут же ухватилась за его плечи, чтобы устоять в набегающих волнах. — Уволиться?

— Да. Уволься и уезжай из Москвы. Поедешь к моей маме. Поживешь у нее какое-то время.

— Зачем это?

— Яне могу тебе рассказать все подробности. А в общих чертах, сейчас начнутся аресты тех, кто даже отдаленно был связан с ЕАК. Ты наверняка попадешь в списки.

Софа с ужасом уставилась на него.

— Это ничего не решит, — сказала она тихо. — Они найдут меня на краю света.

— Не совсем так. Для этого нужно объявить всесоюзный розыск. А у них и без тебя хватает работы. Пока до этого дойдет, многое может измениться. В худшем случае никто не сможет обвинить тебя в том, что ты скрывалась от ареста. Поверь мне, время будет на твоей стороне.

— А как же с пропиской в Москве? — жалобно спросила она.

Кирилл саркастически хмыкнул.

— Речь идет о спасении жизни, а ты беспокоишься о прописке в Москве. В тюрьме и в могиле прописка не нужна. Я буду писать маме письма. Объясню, как понимать то, что касается тебя.

— А как же.

— Софа, сладость моя. Я люблю тебя. Но не задавай мне вопросы. Слушай и выполняй беспрекословно все, что я говорю. А когда все наладится, мы поженимся. Тогда все будет наоборот. Я буду слушать тебя и выполнять беспрекословно то, что ты говоришь. Согласна?

— Я верю тебе, Кирилл, — Софа обняла его за шею и прижалась к нему, обмякшая и покорная. — Будь, что будет.

//__ * * * __//

По приезде в Москву Кирилл сразу же окунулся в работу. В МГБ появились новые люди, наконец-то дорвавшиеся до власти. Их подчиненные, занятые допросами, со страхом предвидели недолгую расправу. Бал правил Рюмин. Его назначили одним из заместителей министра госбезопасности, и он вытрясал душу как из следователей, так и из арестованных. О его сумасбродстве и тупости ходили легенды, передаваемые полушепотом.

Начались новые аресты, и Кириллу поручили вести сразу несколько дел. Каждое из них нелепее другого. Что поделаешь: он допрашивал арестованных согласно букве и духу закона, но люди были напуганы до такой степени, что тут же признавались в преступлениях, которые им не под силу было ни задумать, ни совершить. Как правило, этим страдали новички, и их признания вины были особенно важны. Их помещали в камеры, расположенные близко к комнатам для допросов, чтобы хорошо были слышны крики тех, кто отказывался выдавать сообщников и не признавал преступлений, совершенных ими против партии и народа. Кирилл не пытался убедить их в абсурдности сделанных признаний, по крайней мере, они избегнут пыток. А показания их выглядели настолько нелогично, что любой справедливый суд завернул бы дело на доследование, а несправедливому суду вообще ничего не было нужно, кроме решения Политбюро.

Панин во время их коротких встреч напивался быстрее обычного, и сразу начинал материться, даже на людях не пытаясь осторожничать. Недавно, специально не дожидаясь момента, когда алкоголь как следует вдарит по мозгам, задал вопрос, от которого у Кирилла остро засосало под ложечкой.

— Ты помнишь, спрашивал меня, не попадалась ли мне фамилия Шигалевич?

— Да. — Ответ получился хриплый, едва слышный. Кирилл, поперхнувшись, закашлялся и уставился на Панина, ожидая продолжения.

— Его передали мне.

— Тебе?

— Тот, который обрабатывал Шигалевича, сказал, что этого жида перед смертью нужно было бы занести в книгу рекордов. Старый уже, а выдержал все. Чуть было не замучили его до смерти, за это и поплатились. Ведь надо, чтоб все признавали, а не сдыхали. После Этингера наша братия боится смертей в камерах и на допросах.

— В чем его обвиняют?

— В основном в сотрудничестве с ЕАК. Но также он каким-то образом связан с врачами. Правда, по этой части мало что удалось обнаружить.

— А ты что? Допрашивал его?

— Я таких людей никогда раньше не видел. Его ненависть к нам не имеет предела. Я имею в виду. Он говорит: я — ученый, я знаю, что уровень боли имеет порог, за пределами которого наступает смерть. Надеюсь, говорит, что вы доведете меня скоро до этой границы. Но не могу перешагнуть порог своих принципов. Оболгать людей, признаться в том, чего никогда не совершал, значит уступить вам, мерзавцам, исчадьям рода человеческого. Я, знаешь, окаменел, с минуту не мог продолжать допрос. Ничего этого я в протокол не записал. Принес только свой отчет, что нет состава преступления. Поцапался с Рюминым. Он орал на меня, грозился сгноить. Сейчас, когда хулиганье у власти, все может произойти. Так что вот так. Звенят у меня в ушах его слова. День и ночь.

Через несколько дней после этой встречи Панин позвонил ему в кабинет.