Читать книгу "Последние солдаты империи - Евгений Авдиенко"

– Вы женаты? – сквозь рев двигателей и свист ветра, Борис с трудом разобрал вопрос командира «Киевского» и утвердительно кивнул головой.

– А дети?

– Нет… мы с женой хотели, но… – Нелюбов собирался добавить, что его ребенок умер через десять минут после рождения, но в этот момент аэроплан так сильно тряхнуло, что Борис буквально проглотил последние слова и, схватившись за поручень сиденья, приготовился к тому, что весь обильный ужин, которым его накормили некоторое время назад, может оказаться прямо под ногами.

– Держите, – Горшков протянул Нелюбову горсть конфет. – Кислятина, но при воздушных ямах помогает.

Борис взял конфеты, одну положил под язык, а другие отдал Харбинину и Латушкину, которые, сидя напротив, страдали не меньше его и буквально через мгновение, почувствовал, как тошнота отступает.

– Да, действительно стало легче, – он с благодарностью посмотрел на Горшкова. – А вы женаты?

– Нет, но после победы обязательно женюсь, – прокричал в ответ Горшков. – Моя невеста сказала, что раньше никак нельзя, потому что меня могут убить. – Со снисходительной улыбкой добавил штабс-капитан, и Нелюбов разглядел за этой улыбкой Горшкова совершенную любовную терпимость к беспокойной невесте, которая волнуется совсем напрасно, потому что его – штабс-капитана Горшкова убить на этой войне было невозможно.

Нелюбов про себя усмехнулся самоуверенности летчика, но в ответ только пожал плечами и ничего не сказал.

– Как зовут вашу жену? – Горшков обрадовался возможности поболтать с одним из этих странных и молчаливых людей, которых он зауважал сразу, как только понял, что им предстоит сделать. И не потому, что он страдал манией величия или пренебрежительно относился к армейским офицерам; просто, когда начинаешь летать в небе, часто перестаешь обращать внимание на тех, кто живет на земле.

– Варвара, – чуть помедлив, ответил Нелюбов и подумал о том, что на самом деле он уже сам не знает – женат он или нет.

– И мою невесту зовут Варя, – прокричал радостный и довольный Горшков. – Это самое лучшее в мире имя. Она медсестра в госпитале, – и с гордостью добавил: – Ее там все любят.

Борис согласно кивнул, как будто эта всеобщая любовь к невесте Горшкова была чем-то само собой разумеющимся.

– Если бы вы знали, как она поет! – штабс-капитан мечтательно поднял глаза к грязному и закопченному потолку, а затем неожиданно запел хорошо поставленным баритоном: «В лунном сиянии снег серебрится, вдоль по дороженьке троица мчится…» – пропел Горшков. – Когда она поет, я готов слушать всю жизнь…

Нелюбов, до этого момента сидевший несколько расслабленно, быстро повернул голову и внимательно посмотрел на улыбающегося и совершенно счастливого штабс-капитана.

– Она дворянка? Как ее фамилия? – сквозь рев четырех моторов «Киевского» ни его командир, ни сидевшие рядом ротмистр Харбинин и капитан Латушкин не расслышали той предательской дрожи в голосе Бориса, которую он явственно ощутил сам.

– Оболенская, – Горшков достал из нагрудного кармана фотографию Вари, сделанную всего неделю назад заезжим корреспондентом, и показал ее Нелюбову. – Она у меня красавица…

Горшков весь в мыслях о невесте, не обратил внимания на разом изменившее лицо Бориса – слишком нереальным было то, что капитан Нелюбов только что увидел и услышал. Если бы прямо сейчас в «Киевский» попал немецкий снаряд и аэроплан, разваливаясь на куски, начал бы падать, даже тогда Нелюбов не испытал бы того отчаяния, в которое он мгновенно провалился, услышав, что его Варя теперь чья-то невеста, и увидев фотографию своей жены в руках влюбленного в нее штабс-капитана.

Сидевший в полудреме напротив него ротмистр Харбинин, заметив, как череда совершенно противоположных эмоций в одну секунду промелькнула на лице Нелюбова, резко подался вперед:

– Что? Что случилось?

Борис ничего не ответил. Он, казалось, даже не услышал этого обращения к нему Харбинина.

Из кабины пилотов в этот момент появился подпоручик Минкин. Он подошел к своему командиру и, наклонившись к самому уху, что-то сказал. Горшков утвердительно кивнул и, взглянув на часы, постучал затем по циферблату точно таким же жестом, который он сделал перед выброской группы подполковника Решетникова, и повернулся к Борису:

– Готовьтесь. Вам через пять минут прыгать… – столкнувшись с тяжелым и почти ненавидящим взглядом капитана Нелюбова, Горшков тут же осекся.

– Что с вами? Вам плохо?

– Делайте свое дело, господин капитан, а мы сейчас сделаем свое… – это неожиданное холодное презрение окончательно сбило с толку командира «Киевского», и он, так и не поняв, отчего же произошли эти перемены, поднялся:

– Пойду, сверюсь с маршрутом, – буркнул растерявшийся Горшков, а затем вместе с Минкиным быстро исчез в кабине пилотов.

IX

Пасмурным, дождливым утром генерал-квартирмейстер Верховного главнокомандующего Юрий Никифорович Данилов имел дурное настроение. Началось все с оторванной на мундире пуговице, которую Юрий Никифорович заметил только на выходе из дома. Пока вернулся, да пока переодел мундир – потерял целых полчаса. А тут еще некстати явившийся посыльный со срочной телеграммой из Ставки Верховного главнокомандующего. Развернув депешу, Данилов понял, что сбылись его самые мрачные предчувствия: великий князь Николай Николаевич требовал немедленный и подробный отчет о заброске в немецкий тыл команды «Z», а у Данилова с этим выходила нешуточная заминка, так как полковник Сиротин должен был прибыть из Варшавы только завтра.

Прикрикнув на посыльного за то, что наследил в прихожей, и не поцеловав на прощанье жену и дочь, Юрий Никифорович отбыл в свою резиденцию в самом наиопаснейшем для подчиненных настроении. По дороге Данилов перечитал все присланные с вестовым письма и остался недоволен решительно всем. В тылу, по данным из Министерства торговли и промышленности, к 1 июня сего года приостановили работу около 900 промышленных предприятий, с общей численностью около 100 тысяч рабочих, что свидетельствовало о нешуточных производственных потерях в первую очередь в легкой и пищевой индустрии. На фронте в ходе майских боев батареи Юго-Западного фронта за три недели израсходовали по тысяче снарядов на орудие – то есть весь довоенный запас России! И чем теперь стрелять по врагу, ни Верховный главнокомандующий, ни командующие фронтами не знали и пытались выяснить, сколько же снарядов к концу лета может дать армии Особая распорядительная комиссия во главе с великим князем Сергеем Михайловичем. Но генерал Данилов прекрасно знал, несмотря на то, что именно эта высочайшая Комиссия должна была обеспечивать непосредственный контакт с заводами и мастерскими с целью размещения заказов – на деле все осталось по-старому, и последней инстанцией, которая по-прежнему снабжала воюющую армию артиллерией и снарядами, оставался Военный совет при военном министре Сухомлинове. А с этого взять было нечего. С него как с гуся вода!

Когда Юрий Никифорович вошел в приемную, подполковник Львов поднялся было навстречу своему начальнику и хотел о чем-то доложить, но был остановлен резким взмахом руки и, мигом поняв, что генерал не в духе, остался стоять навытяжку и лихорадочно размышлять о том, что же так сильно с утра разгневало генерала. Данилов меж тем молча проследовал в свой кабинет и, чтобы хоть немного протянуть время с отправкой телеграммы в Ставку великого князя, в которой он был вынужден лишь сообщить об отсутствии какой-либо информации об отряде Сиротина, принялся изучать разложенные на столе газеты, которые целиком и полностью отражали шапкозакидательские настроения военного министра и на своих страницах несли откровенную чушь.