Читать книгу "Всем смертям назло - Вадим Давыдов"

— Нет. Я понимаю, — разлепил губы Сталин.

— Ну, вот, — расстроенно произнёс Гурьев и всплеснул руками. — А сейчас вы подумали: Боже мой, да ведь этого монстра надо немедленно уничтожить, ведь если он захватит власть… Тут есть маленькое «но». Мне не хочется – да и не нужно – хватать власть. Почему? Я это попытаюсь объяснить чуть позже. Пока просто, то есть – совсем просто: не нужна, Иосиф Виссарионович. Вам даже может показаться – хотя на самом деле всё куда сложнее – что я вообще не совсем нормальный: ещё два месяца назад я жил в прекрасном поместье недалеко от одной из мировых столиц, вращался в свете, имел массу влиятельных знакомых, которые наперебой стремились сделать мне что-нибудь невообразимо приятное без всяких усилий с моей стороны их к этому принудить, посещал модные курорты – как вы догадываетесь, отнюдь не в одиночестве, и вообще всячески ублажал себя. И мне это даже нравилось – не буду скрывать и изображать из себя Савонаролу.[35]И вот – я бросил всё это и примчался сюда, чтобы поговорить с вами. Мне кажется, такие ужасные, в общем, жертвы заслуживают того, чтобы вы, Иосиф Виссарионович, меня хотя бы выслушали. Скажете, нет?

— Я вас слушаю, — чуть улыбнулся Сталин. Впрочем, глаза оставались настороженными, так что Гурьев знал – расслабляться рано. Со Сталиным – вообще никогда невозможно будет расслабиться.

— А у вас тут есть что-нибудь выпить? Вино, коньяк, сельтерская, боржом, на самый крайний случай? Как-то мы негостеприимно с вами расположились.

— Нет, — чуть мотнул головой Сталин. — Всё приносят. Я не пью, когда работаю. Вода в графине, можете налить себе, если хотите.

— Спасибо, Иосиф Виссарионович, — проникновенно сказал Гурьев и чуть поклонился. — Может, вам тоже налить себе пару глотков? Это снизит натянутое в воздухе поле напряжённости ещё на пару гауссов.

— Я не хочу пить, — спокойно сказал Сталин. — Я хочу знать, что вам нужно.

— На самом деле вы сейчас пытаетесь понять, чего я хочу у вас попросить и что будет, когда вы мне откажете. Вы понимаете, — вроде бы – что, если такому типу, как я, всё обещать, он не поверит, и станет требовать так называемой «честности» и «правды». Значит, придётся отказывать. И что же тогда? Нет, отвечаю я на ваш невысказанный тайный вопрос, Иосиф Виссарионович. Я ничего не стану у вас просить и, если мы с вами не придём к какому-то подобию консенсуса по всему кругу затрагиваемых вопросов, я вас покину навсегда и обоснуюсь на каком-нибудь острове в тёплом океане, чтобы уцелеть в будущей войне и сохранить жизни стольким из моих друзей, скольким получится. Убивать я вас не стану, мне это неинтересно. Лет восемь – десять назад эту мысль ещё можно было повертеть в голове так и сяк, но не сегодня. Нет.

— Почему же?

— Ну, одна из самых главных причин – это то, что из всей этой публики, которая окопалась в Кремле, из всех этих, как они себя называют, «вождей международного рабочего и коммунистического движения», — вы, Иосиф Виссарионович, — самый терпеливый, самый выносливый, самый изворотливый, самый стратегически мыслящий, самый бесстрашный, самый неприхотливый, самый, пожалуй, умный, самый обучаемый и самый способный. Железный. Действительно – Сталин. Все остальные – просто пена. Шлак. Конечно, вам не хватает знаний для того, чтобы действовать по-настоящему дальновидно, но это ещё поправимо. Вы практически всех уже переиграли, затасовали в конец колоды, и скоро просто вышвырнете вон. И я даже вам аплодирую – в самом деле, вся эта троцкистско-бухаринская хевра большего не заслуживает. Допустим, я не стал бы их убивать – противно, они ведь начнут – наперебой, наперегонки – каяться, клясться в любви и преданности, разоружаться перед партией. Пфуй. Мерзость. Но вы их, конечно же, перебьёте – ну и ладно. Я уж точно не заплачу. Ну, что? Лесть лучше действует, чем уверения в добрых намерениях? А, Иосиф Виссарионович?

— Нет, — несколько резче, чем следует, ответил Сталин и тут же постарался смягчить тон улыбкой. — Я всё-таки не понимаю, что вам нужно. Яков Кириллович.

— Ну, мне кажется, вы уже немного привыкли к моему голосу, присутствию и тому факту, что нам придётся побеседовать, хотя ещё минут пять назад вы так не думали, Иосиф Виссарионович. Я ведь намеренно, демонстрируя вам инструменты, которыми владею и пользуюсь, всё время даю понять: это – инструменты, и не более того. Отчасти – готовлю вас к тому, что по уровню цинизма и утилитарного подхода к действительности мы с вами примерно в равных, выражаясь специальным языком, весовых категориях. Отчасти – затем, чтобы вы, наконец, поняли: я буду с вами предельно откровенен. Ведь если два циника не могут договориться – это плохо, очень плохо. Просто беда. Скажите, Иосиф Виссарионович, как вы думаете – сколько вы проживёте? При самом удачном стечении обстоятельств.

— Возможно, до утра, — Сталин выложил руки на стол.

Гурьев счёл это хорошим знаком и слегка демонстративно обиделся:

— Ну, я же сказал, что не стану суетиться и заниматься глупостями вроде индивидуального террора. Индивидуальный террор в принципе достаточно бесперспективен, ибо существуют некие мощные мировые, исторические силовые линии, по которым всё и движется – медленным шагом, робким зигзагом, но движется. Важно вовремя почувствовать направление. Так сколько, как вы полагаете?

— А сколько вы бы мне посулили?

— Хороший вопрос, — вздохнул Гурьев. — Ну, скажем так. Если я буду раз в полгода проводить с вами сеанс иглотерапии, а вы станете следовать моим рекомендациям в питании, полагаю, до восьмидесяти двух – восьмидесяти трёх вы легко доберётесь. Если нет – лет на восемь-девять меньше. Согласитесь, Иосиф Виссарионович: восемь-девять лет – это довольно много. Ну, и, разумеется – никакого маразма, никаких неприятных штучек вроде обызвесткования мозга или паралича.

— Ц-ц-ц, — прищёлкнул языком Сталин. — Такая разница? Из-за диеты? У вас интересная манера предлагать услуги врача.

— Яков Кириллович.

— Простите?!

— Это очень простой и очень действенный психологический приём, Иосиф Виссарионович. Произнося имя собеседника, вы тем больше располагаете его к себе, чем чаще это делаете. Люди очень любят слышать собственное имя, Иосиф Виссарионович. Ни вы, ни я – не исключение. И вы помните многие сотни, если не тысячи, имён – именно для того, чтобы в нужный момент обратиться к человеку по имени. Вы уже знаете, уловили, как это окрыляет людей. А теперь я вам рассказываю дальше – надо чаще, Иосиф Виссарионович. Чаще. Чем чаще, тем лучше. У этого явления очень глубокие корни, это ассоциации с матерью, домом, любовью, безопасностью. Очень, очень важно, Иосиф Виссарионович.

— Я учту.

— Пожалуйста, всегда рад быть полезным, — снова поклонился Гурьев. — На самом деле я никаких, как вы выразились, услуг вам не предлагаю: это не услуга, не условие, а результат соглашения, — долгая, здоровая, полная побед и свершений жизнь. И лёгкая, красивая, мгновенная смерть. Согласитесь, это замечательно. Нет, нет, я не Мефистофель. Даже близко ничего подобного. Но мы с вами знаем, что по ту сторону нет ничего. Всё здесь. А, Иосиф Виссарионович?