Читать книгу "Ахматова и Гумилев. С любимыми не расставайтесь... - Татьяна Алексеева"

Ахматова вновь поймала себя на мысли, что думает о Николае как о муже, хотя они были в разводе. Его настоящей женой была ее тезка, сестра милосердия по имени Аня, в девичестве носившая фамилию Энгельгард. У самой Анны мужа не было, Вольдемар Шилейко исчез из ее жизни так же внезапно, как и появился в ней. Анна затруднилась бы сказать, когда он был удивлен сильнее: когда она дала ему понять, что готова стать его женой, или когда потребовала развода. Впрочем, он быстро вернул себе невозмутимый вид и без возражений согласился предоставить жене свободу. С тех пор Ахматова и осталась совершенно одна. Был, конечно, еще сын, но она хорошо понимала, что, отдалившись от него, пока он был маленьким ребенком, потеряла его любовь, и не строила на этот счет никаких иллюзий. Подрастающий Лев, если она захочет забрать его от матери Николая, скорее всего не согласится на это, не захочет расставаться с доброй, ласковой бабушкой. Да и сама бабушка наверняка будет против этого. Но даже если сын захочет жить с Анной и позволит забрать себя в Петроград, ему будет слишком тяжело с нелюбимой матерью, а старой Анне Ивановне — еще тяжелее без внука. Особенно сейчас, когда только он да еще младшая дочь Николая Лена — это все, что осталось у нее от любимого сына. Нет, разлучать их с Львом нельзя ни в коем случае!

Перед глазами Ахматовой снова встала ее бывшая свекровь — такая, какой она увидела ее во время своего последнего визита в Слепнево. Постаревшая лет на двадцать, полностью седая, уже знавшая о смерти Николая, но так и не поверившая в нее. Когда она в первый раз заявила, что ее сын должен был остаться в живых, все думали, что старая женщина сказала так просто от отчаяния. Но и через полгода, а потом через год с лишним Анна Ивановна продолжала говорить о своем младшем сыне как о живом. И теперь уже всем ее родным, и Ахматовой тоже, было ясно, что мать Николая будет настаивать на этом до конца своей жизни, а разубеждать ее в любом случае никому бы не пришло в голову. И она жила дальше, спокойно общаясь со всеми домашними и даже вполне дружелюбно — с Анной, словно в жизни ее семьи ничего не изменилось, но изредка в разговорах вдруг упоминала Николая и, ни к кому не обращаясь, вздыхала: «Где-то он сейчас, все ли у него хорошо?» Остальные в такие моменты обычно делали вид, что не расслышали ее слов, или бормотали что-то неопределенное. Делала так и Ахматова, хотя иногда ей казалось, что права как раз ее бывшая свекровь, а не другие родственники Николая, считавшие Анну Ивановну слегка сумасшедшей. «Анне Первой» тоже хотелось верить, что ее любимый смог спастись, сбежать за границу и теперь прячется где-то в бескрайней Африке, — но она в отличие от матери Николая привыкла трезво смотреть на вещи. Для нее безоговорочно поверить в чудо было непосильной задачей: она слишком хорошо понимала, что шансов выжить у ее мужа не было, и могла лишь тайно завидовать бывшей свекрови, не решаясь даже себе признаться в этой зависти.

Зато с внуками Анна Ивановна, несмотря ни на что, была самой заботливой бабушкой. И Леве, и Лене с ней хорошо, гораздо лучше, чем с родными матерями, да и безопаснее — этого Ахматова тоже не могла не признавать. Ее, бывшую жену «участника антисоветского заговора», пытавшуюся сначала вызволить его из тюрьмы, а потом — разузнать как можно больше о его смерти, тоже могли обвинить в каком-нибудь надуманном преступлении и арестовать. Тем более что она не прекращала свои поиски и теперь, раз за разом приходя в ЧК и оставляя там заявления, подписанные: «Анна Гумилева», хотя официально у нее пока еще была фамилия Шилейко и она собиралась сменить ее на выбранный много лет назад псевдоним. Сама Анна больше не боялась оказаться в тюрьме и собиралась продолжать искать могилу Николая до последнего. Но рисковать при этом их сыном она не могла. Ей и так за него страшно, несмотря на то что он совсем еще маленький и живет далеко от всех связанных с нею опасностей. К тому же она постоянно то сидела без работы, то перебивалась случайными заработками и не была уверена, что сможет прокормить подрастающего ребенка.

Больше вспоминать Анне было не о ком. Всех ее братьев и сестер, кроме Виктора, уже давно нет на свете. Самого Виктора она не видела много лет и не знала, где он. Мама жила под Киевом у своей сестры и лишь изредка отвечала на письма единственной оставшейся в живых дочери: после того, как ее старший сын Андрей покончил с собой, она окончательно замкнулась в себе. У друзей, собратьев по поэтическим кружкам и просто знакомых была своя жизнь, не менее трудная, и всем им было не до Анны. Даже ученики и коллеги Николая, которые еще недавно вместе с Ахматовой пытались его спасти, теперь были заняты собственными проблемами. Хотя Анна уже и не рассчитывала ни на чью помощь.

Она посидела еще немного, ни о чем не думая, а просто отдыхая после отнявшей у нее много сил поездки, а потом ее мысли снова вернулись к сегодняшнему дню. Ахматова открыла глаза и обнаружила, что на улице погасли редкие фонари и комната погрузилась почти в полный мрак. Осторожно поднявшись с дивана, она принялась ощупью искать в ящике стола огарок свечи и спички. Наконец нашла — и маленький дрожащий огонек с трудом осветил угол, в котором находился стол. В остальных углах по-прежнему клубилась темнота, но Анну это уже не беспокоило. Она достала из другого ящика чернильницу и старую исписанную тетрадь — одну из тех, в которых писала, еще будучи замужем за Николаем, часто тайком от него. В конце тетради оставалось еще несколько чистых страниц. Анна открыла первую из них и занесла руку с пером над чернильницей. Как это нередко бывало с ней, она не знала, о чем начнет писать в следующую минуту, но не сомневалась, что обязательно что-то напишет…

Свеча медленно догорала, крошечный огонек захлебывался в лужице расплавленного воска, и в комнате становилось все темнее, но склонившуюся над столом женщину это не смущало. Она продолжала выводить в тетради одно слово за другим, время от времени зачеркивая целые строчки и записывая вместо них новые. Лицо ее было сосредоточенным, но усталые, чуть припухшие глаза смотрели на исписанную бумагу с едва заметной радостью. Она писала стихи, несмотря на все свалившиеся на нее несчастья, она занималась любимым делом и чувствовала, что возвращается к жизни. И ей уже было ясно, что с этого дня она будет писать всегда, не обращая внимания ни на чьи оценки и ни на какие внешние обстоятельства.

А еще она никогда не будет оправдываться перед теми, кому не понравятся ее стихи, и пытаться доказать, что они написаны хорошо. Больше — никогда. Теперь ей достаточно того, что она сама знает об этом, и того, что ее произведения когда-то, пусть и не сразу, но все-таки признал стоящими Николай.

Тетрадные страницы переворачивались одна за другой с легким шорохом, перо скользило по ним с едва слышным скрипом. За окном постепенно становилось все светлее. Наконец на последнем листе появилась последняя точка и дата. Анна отложила перо и откинулась на спинку стула. Это стихотворение было закончено. Но оно было далеко не последним — сидевшая за столом женщина знала это точно.

Эпилог

СССР, Ленинград, 1938 г.

Качается ветхая память

В пространстве речных фонарей,

Стекает Невой меж камнями,