Читать книгу "Колодезь - Святослав Логинов"

— А обратно по весне как пойдём? — говорил кто-то. — Запрут нас на Яике, что рыбу в приколе.

Разин, сидя на перевёрнутом котле, слушал разговоры, усмехался в стриженую бороду. Потом встал.

— Верно говорите, панове, — обидно начал он, — не дадут нам стрелецкие начальники покоя. Достанут по всему Яику. Об одном вы не подумали: что сидеть нам не в верховом городке, а в каменном. Тогда и доставать нас будет некому.

— Степан Тимофеич! — зычно перебил атамана седоусый есаул Иван Чернояров, недавно прибившийся к ватаге вместе со своими людьми. — Дык ведь Яицк ещё взять нужно, а у Яцына там по стенам пушки!

— Нашёл чем пугать — пушками! — задорно ответил атаман. — Меня и воблой сушёной не напугаешь. Так, хлопцы, кто со мной на Яицк пойдёт?

— Все пойдём! — взревели голоса.

Струги и лодки загнали в самую крепь и оставили под присмотром двух сотен казаков. Остальное войско тихо вышло к не чающему беды городку. Сам Разин с отрядом человек в сорок на одной бударе в открытую подплыл к стенам. Будару вытащили на песок, подошли к заложенным городским воротам. Постучались честь честью, хотя отряд давно был замечен и над воротами закурился дым от запальных костров.

— Кто будете? — спросил со стены появившийся стрелецкий сотник, удивительно похожий на есаула Черноярова, оставшегося караулить суда.

— Казаки, — ответил Разин.

— Я и сам вижу, что не красны девицы. Откуда прибыли?

— С верхового городка спустились.

— Зачем? Тут ныне беспокойно, и казакам на низу быть без нужды не велено.

— В церкви помолиться, — отвечал Разин, размашисто крестясь. — Грехи, что вши, всю душу иссвербили.

— Это верно, — согласился сотник, — грехов на вас сорок сороков, всякому видно. Только нам велено никого в город не пущать. Воровства много стало. Казаки Стенька Разин с товарищи на Волге балуют и к нам обещались.

— А как же! Это и у нас слыхано. Говорят, он воеводу Беклемишева под Красноярском побил без остатка, в плен взял и при всём народе плетьми порол.

— Ты мне поговори! — прикрикнул сотник. — Сам небось на Волгу намылился.

— Я к церкви, помолиться, — настаивал Разин. — Кабы на Волгу, так мы свою будару десять вёрст волоком пёрли бы — вас стороной обойти.

— Что ж, помолись, — ответствовал стрелец, не двигаясь с места. — Дело хорошее.

— Так ворота отворяй! — крикнул Разин. — Или ты попа с кадилом и иконами на берег вышлешь?

— Не велено отворять вечером.

— Тьфу, пропасть! — Разин махнул рукой. — Давайте, хлопцы, хворост искать. Думали, добрались ко времени, ан нет — придётся у самых ворот под небом ночевать. А что, может, пустишь? — вновь обратился он к сотнику. — Уж я бы добро не забыл.

Минуту сотник пребывал в сомнении, и Разин терпеливо ждал, понимая, что лишнее слово может всё испортить. Наконец, решившись, сотник свесился вниз и крикнул:

— Родька, скинь запор! Пусть пройдут, коли им так невтерпёж!

Загремел засов, ворота приотворились, пропуская гостей. Охраны при воротах было человек шесть, не более. Разин подождал, пока вниз спустится главный, взял его под руку, словно собираясь договариваться о благодарности, но вместо того сказал:

— А ворота распахните пошире. Чего им на запоре быть?

Семён навалился на тяжёлые створки. Бойкий Родька кинулся было наперерез, но осёкся при виде блеснувшей в глаза изогнутой индийской стали.

К тому времени как всполохнутые стрельцы начали выскакивать из домов, в раскрытые ворота уже вливалось подоспевшее разинское войско. Никакого боя не приключилось — одни понимали, что сила солому ломит, а другие и просто радовались лихому повороту, надеясь покончить с обрыдлой службой и мечтая о вольном казацком житье.

Стрелецкий голова Яцын был тут же повешен, а растяпу сотника Разин велел отпустить, напомнив на прощание, что не забыл его доброты.

Яицкий городок ничем особо не отличался от прочих украинных городов. Поставил его лет за тридцать до того богатый гость Михаил Гурьев. Жили вокруг городка работники с рыбных учугов и соляных промыслов, да по царскому указу присылались стрельцы-годовальщики. Первое время городок был неприметен, однако вскоре земляной вал с деревянным частоколом поверху оделся бутовым камнем, а двое ворот прошили железными полосами, так что, даже будучи разбитыми в щепы, они не пропустили бы внутрь степных наездников. Внутри города — несколько домов, выстроенных из сплавного и барочного леса: воеводские палаты, терем самого Михаилы Гурьева, приказная изба, хлебные амбары. Там же и церковь, та самая, в которую просились ложные паломники — единственная на всю округу от Эмбы до Ахтубы. В слободах нестройные домишки теснились как придётся, прилежа промыслам, на которых старался их строитель. Слободки так и назывались: Рыбная, Соляная и Стрелецкая.

Казацкая орда переполнила город, выплеснувшись во все три слободы. Донские челны, мельничные струги и морские лодки-эмбенки были вытащены на берег, рядом поставлена вседневная стража. Купеческое и городовое добро поделено на кругу меж всеми жителями городка — кто и не хотел, всё одно свою долю взять был обязан, чтобы не оказалось среди мещан никого не связанного круговой порукой. Государев хлеб оставлен в амбарах и назначен на пропитание казацкому войску.

— Государь жалует нас хлебом по новым росписям, — объявил атаман с высокого боярского крыльца, — и милостиво похваляет, чтобы и впредь мы служили ему нелицемерно.

Яицкий люд слушал похвальбу, одни завидуя и мечтая пристать к казакам, иные — ожидая себе всяких бед.

Сам Степан Тимофеевич остановился в купеческом тереме, показавшемся куда как пригожей и приказной избы, и палат стрелецкого головы Яцына. Остальные казаки притулились где придётся.

Покуда его подельщики сварились, деля те дома, что побогаче, Семён приглядел себе невеликий домик в Стрелецкой слободе. Семён сразу приметил, что неказистый домишко уже обсыпан к зиме землёй, да и поставлен в ложбинке, где не так будут донимать беспокойные январские ветра. Пазы меж тёсаных барочных брёвен добротно промазаны глиной, а это значит, что и в самые морозы в доме будет тепло. Короче, люди живут небогатые, но прилежные, и Семён, соскучавший по домашнему уюту, не колебался. Без стука вошёл в избу, по-хозяйски выставил на стол заплечный мешок и сказал испуганной хозяйке:

— Буду у вас на постое. — Выложил на стол пятнадцать копеек денег, не глядя, велел: — Сходишь на торжок, рыбы купишь, пока дешева, припасу всякого. Я голодным быть не люблю.

Сказал и сам подивился, до чего быстро вчерашний раб присваивает начальнический тон. Вот уж верно, всё в руце господней. Жизнь делается по-своему, а человек лишь бока подставляет и дурному, и хорошему.

Никто Семёну не поперечил, а вечером оказалось, что и некому перечить, хозяйка объявилась вдовой — муж её сгинул в прошлом году, когда набеглые калмыки грабили учуги. Анюта осталась одна с двумя детишками, и ходить бы ей по миру, если бы не щедрый постоялец. Пятнадцать копеечных монеток были кинуты очень вовремя, да и потом Семён выдавал деньги не только на себя, а сметил так, чтобы всем четверым прокормиться. И уж ничуть не удивительно, что в первую же ночь как бы само собой Семён очутился в Анютиной постели. Никак не можно здоровому мужику честно вдоветь под одной крышей с молодой вдовушкой.