Читать книгу "Downшифтер - Макс Нарышкин"

— Вот вы сейчас все растолковали, и сразу так легко стало… А чего это у вас рука перевязана? И губа того…

С губой все понятно, но как он узнал, что рука перевязана? Я не ошибся, Жора очень сообразительный мальчик.

— Я думаю так, Георгий. Пятерку по истории за четверть ты заслужил. С таким упорством грех не знать историю, если бы ты ее учил… Но, в конце концов, к чему космонавту история, верно?

— Я сам не понимаю. — Он тут же оживился, и я с сожалением понял, что вклинился, сам того не подозревая, в самую больную тему его размышлений. — Вот, говорят, учи физику, учи химию, литературу учи… А мне когда там, на орбите, книжки читать?

— Это свежая мысль, — похвалил я. — В общем, пятерка у тебя, считай, есть, Жора… Но экзамен на сообразительность я у тебя приму сейчас.

— В каком смысле? — Само слово «экзамен» вызывает у Георгия приступы меланхолии.

— Ты знаешь, где больница? Никому ничего не говоря, тебе нужно будет прийти к кабинету доктора Костомарова и дождаться момента, когда он выйдет. Когда поймешь, что можешь войти и тебя никто не заметит…

Жорка — удивительный парень. В свободное от тренировок на космонавта время он, на тот случай, если в космонавты не возьмут по здоровью, тренировался на шпиона. Надо сказать, получалось у него неплохо. Однажды, взяв в руки его дневник и заметив, что отработанные дни он зачем-то зажимает скрепкой, я скрепку снял, и моему вниманию предстало зрелище. Достойное умиления. Дневник Жоры, троечника, плохо обучаемого, ученика, именуемого в учительской среде трудным подростком, пестрел исключительно положительными оценками. Среди прочих я обнаружил две пятерки по истории за моею подписью, и я готов поклясться, что ему их не ставил. Жора совершенно не воспринимает на слух политику России во времена восстания Болотникова, и те тройки, которые я ему ставил, были уважением к той старательности, с которой он готовился в шпионы и космонавты. Между тем пятерки стояли, и выглядели они как настоящие. Троечник Георгий позволял учителям проставлять в свой дневник посредственные оценки, после чего мастерски переправлял их на положительные, после чего нес дневник отцу, встречавшему сына после школы каждый раз с ремнем. Не знаю, видел ли Жора картину «Опять двойка», но доводить себя до такой крайности он себе не позволял. Между тем отец его, завхоз городской администрации, мог бы быть поскромнее в своих претензиях к сыну за плохую успеваемость. Я не раз слышал, проходя мимо администрации, как он орал на приунывших от его появления, пахнущих вермутом грузчиков:

— На фуя до фуя нафуярились?! Уфуяривайте на фуй отсюда!

Поскольку я слышал «отсюда», сказать, что разговаривал Жорин папа только матом, я не могу, однако эти придирки к тройкам по русскому, регулярно получаемым сыном и которые я считаю подвигом, выглядели в его устах совершенно необоснованно.

— Но… черт возьми… как?! — задохнувшись от увиденного в дневнике, спросил я, и Жора рассказал, поскольку я поклялся никому не выдавать тайны.

Все дело в лезвии, желательно не «Нева», а «Жиллетт», отбеливателе для стирки и обыкновенном ластике. Пригласив однажды Жору к себе в пристройку, я предложил ему для эксперимента разноцветный бланк установленного образца, и он за десять минут переправил мне номер государственного документа с: 77:35:064366:62:01688 на: 77:35:001360:62:04688.

При этом Жора рассуждал, как заправский автовор:

— Лучше всего исправлять 6 на 0, а 1 на 4. С дневником, — он вздохнул, — труднее. Шестерки не ставят… Приходится тройки исправлять на пятерки, хотя лучше было бы, конечно, на четверки, потому что не подозрительно.

Я вам скажу, что четверка и Жорка — это очень подозрительно, впрочем, он прав, конечно, потому что Жорка и пятерка — это вообще из ряда вон.

Через три с половиной часа на берегу реки, на том самом месте, где я размышлял о судьбе Журова, Георгий, сын завхоза администрации, рассказывал мне следующее.

Короче, он пришел в больницу. Короче, дождался, пока доктор свалит из кабинета, забыв запереть дверь, и быстро заскочил внутрь. Под столом ничего не было («Ну, еще бы», — подумал я), но в шкафу его внимание привлек как бы целлофановый пакет (целлофановый и был, на всякий случай), набитый так туго, что распирали завязанные двойным узлом ручки. Разорвав их, он увидел, что пакет содержит в себе все, что перечислял я, Артур Иванович. Короче, он взял пакет под мышку и выпрыгнул в окно кабинета врача, потому что кабинет врача, сказал Жора, на первом этаже. Но он прыгнул бы, даже если бы это был второй этаж, потому что Жора полгода в прошлом учебном году прыгал с турника на землю, чтобы приучить себя к приземлению в капсуле. Короче, вот пакет, и ему неплохо было бы еще раз услышать, что ему будет по истории за первую четверть.

— Ты молодец, Жора, — похвалил я, с некоторым волнением перебирая в пакете окровавленные одежды Костомарова, любезно предоставленные историку Бережному после каждой отдельной неприятности. Троеручицы в пакете не оказалось, но я на это и не надеялся, поскольку вряд ли найдется такой пакет, чтобы в него вошла такая икона. Я вспомнил, с каким педантизмом главврач надевал на руки резиновые перчатки, прежде чем взяться за икону, для того чтобы спрятать ее в мешок. И тут же понял, что заверения его о том, что ножка от стула с моими отпечатками выброшена в реку, а икона уничтожена, не более чем часть коварного плана. Невольно улыбнувшись предприимчивости доктора, я подумал, с каким удовольствием сыщики местного уголовного розыска вскоре найдут в школьной пристройке — месте проживания учителя истории — и икону, и ножку с моими отпечатками. Неискушенный коварными преступлениями провинциальный ум местных «муровцев», привыкший обосновывать лишь кражи телят и велосипедов, не станет заморачиваться объяснениями задержанного убийцы Бережного. Против его слов есть вещественные доказательства, и это такие доказательства, что впору самому Бережному верить в то, что смерть священника из церкви с улицы Осенней и отца Александра — дело его рук. Дальше пойдет по накатанной. Ввиду того что последний раз убийство в городке совершалось полтора года назад, — скажет прокурор, — а сразу после приезда учителя истории их случилось аж пять за неделю, то не стоит, верно, гадать, кто убил и старуху Евдокию. Когда же снимут отпечатки из ванной комнаты и отождествят с моими, все станет на свои места. Ну, ладно, Ханыга и Лютик — самозащита, а старуха-то с попами чем тебе грозили? — спросит прокурор. Так что в свете последних доказательств есть основания полагать, что и приезжих из Москвы ты прикончил, исходя из корыстных побуждений.

Словом, все, чего я добился, реализуя план с Жорой, это убедился в том, что Костомаров хранит вещи, которые хранить не стоит ни в коем случае. Я хотел увидеть икону и ножку от стула, но их не было. Значит, эти главные вещдоки Костомаров хранит в более надежном месте, чем свой кабинет. Но шмотки не выбрасывает — жадный тип. Он их отстирает и снова будет носить. Что же касается ножки и иконы, то они переберутся либо в школьную пристройку, либо в другое место, которое укажет милиции Костомаров, поклявшись перед этим, что видел, как я их туда прятал, как только он получит мое имущество — квартиру и т. д. Бережного заметут, и заметут навсегда. За пятерку трупов придется переехать в другой провинциальный уголок — санаторий «Черный лебедь» в Оренбургской области.