Читать книгу "Друзья, любовники, шоколад - Александр Макколл Смит"

По дороге на кухню она задумалась о проявлениях дружбы, о том, что письма и подарки – единственные доступные нам способы выражения дружеских чувств. В иных культурах заверения в дружбе куда как ярче. Где-то она читала, что в Южной Америке двое мужчин, объявляя себя друзьями, проходят своего рода крещение: исполняют в лесу возле дерева ритуалы, после которых дух дерева становится их отцом, а они – братьями. Нам это кажется странным, мы слишком заняты, чтобы разводить такие церемонии, нам проще встретиться за чашкой кофе. А в Германии, где вопрос формы имеет большое значение, на пути дружбы оказываются и лингвистические трудности, связанные с переходом на фамильярное «ты». Да и по именам они там называют друг друга отнюдь не сразу. В некоторых слоях общества на это уходят годы. Изабелла улыбнулась, вспомнив профессора из Фрейбурга, рассказывавшего, как после нескольких лет знакомства они с коллегой все еще обращались друг к другу только по фамилии. Но однажды этот коллега пригласил профессора к себе домой – посмотреть очень ответственный футбольный матч – и в порыве азарта воскликнул: «Рейнхард! Смотрите! Немцы забили гол!» Конечно, он тут же смущенно зажал себе рот рукой. Какая неловкость! Он назвал гостя по имени, а знакомы они всего несколько лет! К счастью, гость проявил либеральность и простил промах. Мало того, они постановили тут же, не сходя с места, отбросить формальности и скрепили это решение, как и следует в таких случаях, тостом «за дружбу!». Этот рассказ очень заинтересовал Изабеллу.

– Но что происходит, если коллеги уже перешли на «ты», а потом не поладили? Нужно ли им в этом случае возвращаться на «вы»?

Ее немецкий друг задумался.

– Я вспоминаю подобный случай, – сказал он наконец. – Кажется, это случилось в Бонне, и досадное осложнение произошло у профессоров теологии. Они вернулись к прежней форме обращения. Но это привело к разным трудностям и вызвало толки. Толкуют до сих пор. В Бонне.

Она включила кофеварку, и пока та разогревалась, готовясь запустить кофейную мельницу, выглянула в окно. За окном, на высокой каменной стене, огораживающей ее сад, сидела величавая и полная чувства собственного достоинства соседская кошка. Границы, установленные людьми, для нее были безразличны. Истинные рубежи, таинственные разделительные линии, прочерченные животными, охранялись ревниво и в строгом соответствии с законами, недоступными человеческому разумению, но столь же значимыми в кошачьей юрисдикции, как и письменно закрепленные шотландские законы. Слегка шевельнувшись, кошка вдруг повернулась и посмотрела на стоявшую за стеклом Изабеллу.

– Вон та кошка почувствовала мой взгляд, – сказала Изабелла вошедшей в комнату Грейс. – Повернулась и смотрит на меня.

– Они телепаты, – пожала плечами Грейс. – Это все знают.

Продумав ее ответ, Изабелла небрежно уронила:

– Знаете, вчера у меня был разговор о жизни на небесах. И одна женщина утверждала, что не верит в нее – как и в любую загробную жизнь, – потому что души животных создали бы ужасное столпотворение на небесах. А значит, ничего такого быть не может.

– Она мыслит слишком конкретно, – снисходительно улыбнулась Грейс. И с видом человека, который рассказывает о Нью-Йорке тому, кто там еще не бывал, добавила: – Потусторонняя жизнь никак не связана с физическими формами.

– Вот как? – заинтересовалась Изабелла. – Значит, собаки – и кошки тоже, – пользуясь вашим термином, пересекают границы земного? И что же, во время сеансов бывают послания и от них? Грейс насупилась.

– Вы невысокого мнения о наших встречах, – проворчала она. – Но все-таки поверьте: мы занимаемся серьезным делом.

Изабелла поспешила извиниться. Второе извинение за утро, а ведь еще только начало одиннадцатого. Грейс милостиво кивнула:

– Я привыкла к скептическим замечаниям. Это нормально. – И она отправилась посмотреть, не пришла ли почта.

– Поччи еще не приходил. – Грейс использовала жаргонное шотландское словечко. – А вот это подсунули прямо под дверь. – Она подала надписанный от руки белый конверт без марки.

Положив его рядом с кофеваркой, Изабелла налила себе чашку кофе. Почерк на конверте был незнакомым. Слова «Мисс Изабелле Дэлхаузи» подчеркнуты красивой волнистой линией, приводящей на память итальянские рукописи. Внезапно она поняла: и почерк тоже итальянский.

С чашкой в одной руке и письмом в другой Изабелла поднялась из-за стола. Грейс жадно следила за ней, явно надеясь, что конверт вскроют в кухне и она узнает имя отправителя. Но это не для обсуждения, решила Изабелла. Письмо наверняка касалось путешествия, и ей захотелось прочесть его в кабинете. Конверт выглядел очень внушительно. Что это значило, определить было трудно, а то и невозможно, но некая серьезность витала над ним, как запах духов над любовным и страстным посланием.

Подойдя к кабинетному окну, она стала вскрывать конверт. Руки дрожали, едва заметно, но ощутимо. И первые же слова, написанные на листе фирменной бумаги отеля «Престонфилд-хаус», подтвердили ее предположения.

Дорогая Изабелла Дэлхаузи!

Простите, что пишу, а не звоню Вам по телефону. Дела, ожидающие меня сегодня в Эдинбурге, не позволят мне, к сожалению, увидеть Вас до отъезда.

Я от души надеялся, что нам удастся совершить совместное путешествие. Есть столько мест, где мне хотелось бы побывать, а Вы, без сомнения, были бы замечательным гидом. Рассматривая карту, я обнаружил на западе место под названием Меллон-Адригл. Наверное, оно очень красиво. И посетить его было бы чрезвычайно приятно.

К несчастью, мне необходимо вернуться в Италию. На какое-то время я совершенно забыл о бизнесе, но бизнес, увы, не забыл обо мне. Завтра я отправляюсь в путь. Машину переправлю на пароме, идущем от Розита.

Надеюсь, что у нас еще будет возможность встретиться, например, когда Вы опять надумаете посетить Италию. Пока же я буду с искренней теплотой вспоминать наш совместный ужин и путешествие, которое нам не суждено было совершить. Те путешествия, которых мы не совершили, бывают порой приятнее тех, что состоялись. Вы согласны?

Сердечно Ваш

Томазо

Рука, державшая письмо, повисла, но все еще продолжала сжимать его. Потом пальцы разжались, и оно медленно упало на ковер. Упало исписанной стороной вниз и выглядело теперь как чистый листок бумаги. Нагнувшись, она подняла его, перечла и направилась к письменному столу. Работа ждала ее, и она сразу возьмется за работу. Не будет оплакивать того, что не состоялось. Не будет.

Она прочитала несколько рукописей. Одна была интересной, и она приложила ее к пачке, ждущей отправки на рецензирование. Статья была о памяти, забвении и долге помнить. Есть имена и лица, которые мы не имеем права забывать. Те, кто когда-либо оказал нам нравственную поддержку, могут рассчитывать, что мы будем, как минимум, помнить их.

Сколько времени она будет помнить этого итальянца? Недолго, подумала Изабелла. Вероятно, неделю-две. Но тут же сама себе возразила: это неправильно. Негоже забывать из мести. Он всего лишь немного пофлиртовал со мной, для итальянца это не более чем простая вежливость. И если говорить о вине, то виновата я. Мне пришло в голову, что он почему-то должен увидеть во мне нечто большее, чем я есть на самом деле. Я редактор журнала «Прикладная этика», а вовсе не роковая женщина, какой смысл ни вкладывай в эти слова. Я женщина-философ сорока с лишним лет. У меня есть друзья, но нет любовников. Вот формула, в которую я целиком укладываюсь. Но изредка, иногда так хочется стать чем-то иным. Например… Братцем Лисом, который, возможно, подсматривает за ней из сада, хотя она его и не видит. Он смотрит на нее через окно и гадает, что это за голова и плечи над письменным столом, прикреплены они к рукам-ногам или же представляют собой отдельное существо Голова-Плечи? Так философствует Братец Лис, и это предел, дальше которого ему не двинуться.