Читать книгу "Президент - Александр Ольбик"

Они вместе вышли на крыльцо резиденции. Стояла теплая, звездная ночь. От газона, опоясывающего резиденцию, неслись негородские запахи свежескошенной травы.

В застывшем на стоянке автомобиле шефа ФСБ зажглись подфарники, заурчал мотор. Автомобиль сопровождения, шестисотый «мерседес» , тоже ожил, его тяжелый движок звуковым рядом напоминал гудение разбуженного пчелиного роя.

При рукопожатии, президент сказал:

— Спасибо вам, Николай Платонович, и за хорошие вести и за плохие. Будем работать, чтобы баланс хорошего преобладал над плохим…

Когда обе машины выехали за ворота и те, словно створки огромной раковины, бесшумно закрылись, Путин спустился с крыльца и подошел к кромке газона. Нагнулся и провел рукой по ершику травы. Она была слегка смочена ночной прохладной росой — живым напоминанием неугомонного времени. Но наутро трава высохнет, примет свой естественный цвет, и ничто больше не будет напоминать о всепоглощающей звездной вечности…

Шифровка из вашингтонской резидентуры в оперативный отдел Службы внешней разведки РФ.

Захару

В дополнение к предыдущей информации сообщаем: источник из Пирамиды документально подтвердил факт посылки в Чечню группы из спецкоманды «Дельта» , которая ориентировочно прибудет в Грузию в начале августа с дальнейшим маневром в расположение штаб-квартиры главарей чеченских боевиков. Генеральная цель группы: захват прибывающего в августе в Чечню Первого лица из Кандагара. Все другие версии маловероятны.

24. Москва. Неожиданный альянс.

В Лефортово Воропаева доставили на следующий день после ЧП в Воронеже, приведшего к уничтожению террористов Его сопровождала внушительная охрана, однако везли без наручников в общем классе рейсового самолета. В Быково, куда приземлился Ту-154, его встречали три иномарки, в одну из которых Воропаева провели сопровождавшие его люди, когда все пассажиры уже вышли из самолета.

Его посадили на заднее сиденье, по бокам — уже другие люди, из контрразведки. В СИЗО «Лефортово» его определили в одиночную камеру и сразу же принесли еду. Он был удивлен: на первое подали осетровый суп, на второе — сочный ростбиф с овощным салатом. Конечно, он понимал, что этот рацион исключительный, не общедоступный, зеки в Лефортово едят совсем другое…

На допрос его повели спустя полтора часа после обеда. В следственной комнате его уже ждала следователь военной прокуратуры, чернобровая, лет тридцати, прокурорша. Галина Ивановна Грешнева. От нее исходили приятные запахи духов и вся она, кажется, излучала абсолютное довольство и даже упоение жизнью. Но когда она начала говорить, Воропаев понял: за личиной добродушия и физического сияния кроется жесткость и непререкаемость.

Ее интересовало: когда, где, откуда его похитили? И все дни плена по минутам. Допрос велся с дотошными подробностями, без малейших отползаний в сторону…

Когда подошла минута главного откровения — засады боевиков, во время которой Воропаев из гранатомета стрелял по своим, следователь сделала паузу. Она просто перестала задавать вопросы, сидела и молча просматривала свои бумаги. Воропаев тоже безмолвствовал. Он находился возле привинченного к цементному полу стола и курил. И делал это без перерыва, каждую последующую сигарету прикуривал от предыдущей.

Вторую часть допроса она начала с нейтрального и довольно декларативного пассажа: дескать, по телевизору сообщили о сильнейшей магнитной буре, которая произошла на солнце и, видимо, поэтому болит голова… Она взглянула на Воропаева и в упор спросила — из какого типа гранатомета он стрелял. Он назвал. Какая дистанция его отделяла от автоколонны федералов и мог бы он при желании промахнуться?

Он смотрел на ее полные, безупречно подведенные губы и молчал.

— Тогда тоже молчали? Молчали и стреляли?

— Стрелял, примерно, с расстояния двухсот пятидесяти метров, — перед взором Воропаева явственно возникла та мизансцена. Скала, предвечерние тени от платанов, холодное игольчатое прикосновение пистолета к виску, ощущение безысходности. И лицо Саида Ахмадова, оскаленное, с бешено закрученными водоворотами глаз, из которых вот-вот выпрыгнут ядовитые змейки. — Тогда я не мог не стрелять… Но стрелял, не целясь…

— Спасали свою жизнь?

— Спасал, она у меня одна, — ему было противно оправдываться.

— Ценой жизни тех, кто был в колонне?

— Тогда мне все было безразлично. Но я никогда не целился в своих…

— А когда это стало для вас небезразлично? — проигнорировав последние слова, спросила следователь.

В вопросе ему показалась издевка. Однако следовательница была спокойна, без малейших подвижек на холеном лице.

— Когда приснился сон… Это было еще в горах…. Мне снилось, будто я нахожусь дома, с матерью сижу на кухне, и она вот так, как вы сейчас, сидит напротив меня и просит рассказать правду…

— Правду о чем?

— Обо мне… Почему я не там, не со своими, а с теми, с кем уехал воевать… И чтобы ей это объяснить, я вышел в прихожую, где оставил свой вещмешок, и достал из него Коран. Долго искал одну страницу, на которой якобы была правда.

— И вы нашли эту страницу?

— Вот в том-то и дело, что не нашел. Я очень спешил, страницы слиплись и я никак не мог их разъединить. И тогда мама взяла Коран и через форточку выбросила его на улицу и он на глазах стал рассыпаться, и я отчетливо видел, как его разлетающиеся страницы превращались в обыкновенные листы из ученической тетрадки… Я очень расстроился и сказал маме, что за это меня убьют и она стала рыдать и побежала собирать листки…

— Собрала?

— Нет, пустое… Из окна я видел, как она шла по дорожке, мимо детской площадки, где вместе с детьми играл и я… На мне синий комбинезончик, и мама подошла ко мне и стала вытирать платком мне слезы…

— Я не психолог, сны разгадывать не умею да это и не имеет значения. Когда конкретно вы решили возвратиться… ну, уйти от боевиков?

— После того, первого, боя.

— Долго думали… Совесть, что ли, спала?

— Не-еет, у моей совести хроническая бессонница… За мной следили не менее четырех-шести глаз одновременно. Я выжидал. Терпел и выжидал. Ненавидел и выжидал, — у Воропаева где-то глубоко внутри завибрировала душа и стала исходить тоской. Он яростно сжал кулаки, но следователь этого не увидела — кулаки лежали у него на коленях, скрытые от глаз прокурора казенной столешницей.

После допроса его снова накормили нештатным ужином и вывели из камеры. Шли долгими переходами и на всем протяжении клацали замки, слышались гулкие шаги сопровождавших его прапорщиков, из-за дверей камер раздавались песни и ругань, сквозь щели просачивался табачный дым.

Его вывели во внутренний дворик, огороженный со всех сторон высоченной с клубами колючей проволоки стеной, и через узкую железную дверь вывели в еще более ограниченный дворик, и уже из него, и тоже через металлическую дверь, засунули в микроавтобус, который был тютелька-в-тютельку подогнан к самой калитке, и сразу же куда-то повезли. А повезли его в здание контрразведки… вернее, в одно из зданий Службы, которых по Москве и в ближайшем Подмосковье немало.