Читать книгу "Магус - Владимир Аренев"

Обязательно зайду.

* * *

…поклонился на все четыре стороны, прощения у народа попросил, обнялся с каждым, хлопнул по плечу Гната («Не журыся, козаче!»).

Подошел к высоченным створкам, постучал. Звук получился гулкий, как будто мертвец из могилы на волю просится.

— Кто такой? — спросили по ту сторону.

— Запорожец Андрий Ярчук!

— Чего ради?

— Спасаться!

После долгой паузы что-то упало за воротами, кто-то ойкнул и тихо зашипел от боли; потом наконец отворили. Чернец, скособочившись и стараясь не наступать на правую, только что ушибленную ногу, жестом пригласил Андрия входить.

«Спасаться!..»

Когда ворота захлопнулись, Ярчук снял черес — пояс с червонцами — и вручил чернецу. Раньше в этом поясе Андрий носил патроны с пулями и порохом — теперь же набил его монетами, аж швы трещали. Таков обычай; да и все равно теперь Андрию черес не пригодится.

Чернец, прихрамывая, повел Андрия через яблоневый сад к старому шпиталю, где запорожцу надлежало провести первые дни, покуда исповедуется и очистится. Шпиталь был построен на кошт сичовиков и предназначен в первую очередь для раненых и увечных запорожцев, которых отправляли сюда подлечиться.

Впрочем, как раз сейчас он почти пустовал. Андрию выделили небольшую комнатку, где он мог наконец-то побыть один. Скинув дорогое платье и переоблачившись в принесенную с собою в мешке повседневную одежду, Ярчук уселся на кровати и закурил люльку.

— Эй! — кашлянули за стеной — и тут же гепнули в нее чем-то увесистым, не иначе кузнечным молотом. — Есть кто живой?

Меньше всего Андрию хотелось сейчас кого-то видеть, и он промолчал.

Молот снова ухнул в стену:

— Та не молчи, я ж знаю, что ты там. Ну не в настроении разговаривать, так и бес с тобою. Только табачком поделись, а то совсем плохо без него, а клятые монахи запрещают — говорят, мол, вредно мне. Ну, ты слышал, чтоб когда козаку — да добрый табак повредил?!

Пришлось идти в гости, угощать болезного. «Еще стену мне развалит своей кувалдой, тогда вообще покоя не будет», — решил Андрий.

Соседа по шпиталю звали Степан Корж.

Он лежал на кровати, грудь его была перевязана, к повязке жадно прильнули рыжие пятна крови. Еще не старый, с мощным телом (особенно впечатляли кулаки, действительно похожие на два молота), Корж тем не менее доживал последние дни. А может, и часы. Человек несведущий этого бы не заметил, но Андрий за свою долгую жизнь научился распознавать присутствие смерти даже тогда, когда Костлявая желала оставаться неузнанной как можно дольше.

— Стрельнули, сучьи дети, — тяжело выдохнул Степан, показывая на грудь. — И попали-таки.

Кто и почему в него стрелял, Корж не уточнил, а Андрий переспрашивать не стал. Вместо этого отсыпал раненому табачку — тот выудил из-под подушки люльку и тут же задымил.

— Ой, гарно! — сказал, затянувшись. — А то эти лекари, чтоб их!..

Перехватив посмурневший взгляд Ярчука, Степан покачал головой:

— То я так, вырвалось. Конечно, они люди добрые, не за что мне их ругать. Да ведь сам видишь, я уже не жилец. Вот и дали б напоследок душу отвести… — Он закашлялся и долго стучал себя по груди кулаком, кривясь от боли и бешено закусив люльку. — От же ж! — проронил отчаянно, — …как бывает!..

Отдышавшись, спросил:

— А что, это тебя так провожали?

— Меня.

— И что там, на воле?

— Жизнь, — коротко ответил Андрий.

Разговор не клеился, да и не хотелось Ярчуку разговаривать. Степан догадался об этом, поблагодарил за табачок и приглашал заходить, «если вдруг чего надо будет».

На том и расстались; Андрий вернулся к себе в комнатку, сяк-так разложил вещички, одежду упрятал в сундук у изножья кровати, а саблю положил поверх, на крышку. Лег, смежил веки — и как в бездну черную провалился. Сквозь сон, правда, иногда прорывался яростный кашель Коржа, но потом прекратился и он.

И только ночью Степан, видимо, выкурив весь табачок, пришел за новой порцией. Впрочем, на сей раз стучал он в дверь — и стучал не в пример сдержанней, будто догадавшись, что Ярчука раздражает его излишнее запанибратство.

— Входи, — бросил Андрий, зажигая свечу.

А когда поднял взгляд, увидел, что в гости к нему пожаловал совсем не Корж. На пороге стоял давешний глядельник из толпы — тот самый, что не ел, не пил, не веселился, только наблюдал.

— Красиво сплясал, — сказал гость, прикрывая дверь. — И пожил красиво. А теперь…

Глава вторая НА РАВНИНЕ ПРЕДСМЕРТИЯ

«Знаешь, мерзну по ночам», — прошептала мне свеча.

— Я б согрел тебя, родная, да сожгу ведь сгоряча!..

Свеча выгорела почти до основания, но Андрий меньше всего беспокоился сейчас о том, что им недостанет света. Ночь была лунная, через окно в комнатку проникали бледные лучи «чаклунского солнышка», так что по большому счету свечу можно было и не зажигать. Ярчук с малолетства в ночи видел хорошо, да и гость его вряд ли оказался бы смущен полумраком.

Не в гляделки он пришел играть, гость. За долгом явился.

— …Вот тут я про тебя и вспомнил. «Кому еще, как не ему, под силу с этим справиться», — подумал я.

Гость поднимает голову и с легкой усмешкой ждет, пока Андрий задаст вопрос.

«И не жди, не задам! Сам все расскажешь, раз уж заявился».

— Есть у меня надобность одна. Вот, видишь, какой сундучок красивый. — Гость кивает в сторону изножья, где на сундуке большом, в котором лежат Андриевы вещи, стоит сундучок маленький, гостем принесенный. Стоит, блестит коштовными боками, к разговору прислушивается.

— Так вот, хочу, чтоб ты спрятал его. Закопал в землю, заклял, как это ты умеешь, да и навек забыл о том месте… Впрочем, можешь не забывать — то на твое разумение.

— Не боишься, что вернусь и выкопаю?

— Твоего слова будет достаточно. А ты мне его уже дал — тогда, семь лет назад. Потому не боюсь.

И кажется Ярчуку, сквозь дверные щели просачивается в комнатушку время — вползает притворно неуклюжей, медленной тварью и таращится изо всех углов.

Вздрагивает огонек свечи: холодно! Отдергивает за окном ветви старая яблоня: холодно!

Зябко поводит плечами Андрий: холодно! Ой, холодно!..

* * *

«…тогда, семь лет назад».

— …холодно! Ой, мамочка, как же холодно! Хол-л-лодно…

Ярчук вытер пот со лба и в отчаянии закусил ус. За стенами пьяно завывала в тоске метелица. И вторили ей два женских голоса, старый и молодой… Впрочем, нет, уже два старых. Горе иногда за час совершает то, на что времени требуются годы.