Читать книгу "Слепой. Исполнение приговора - Андрей Воронин"

А если в какой-то момент все-таки окажется, что это не так, что она как все – ну, что ж, ему не привыкать. Людям, даже самым лучшим из них, свойственны слабости. Вон, даже Федя Потапчук, на что, казалось бы, железный, мировой мужик, и тот не выдержал, сломался, поддался искушению подкопить перед пенсией легких деньжат на старость. Чтоб не на лавочке у подъезда, не в домино да шахматы под кефир с такими же, как сам, старыми, никому не нужными хрычами, а на роскошной яхте посреди лазурного моря, с видом на живописные берега и в компании длинноногих загорелых девиц модельной внешности…

Это бывает – в последнее время, к сожалению, так часто, что уже фактически превратилось в норму. Потому что, оставаясь честным, когда все вокруг гребут под себя обеими руками, чувствуешь себя дурак дураком. А еще – никчемным лентяем, ни на что не годным бездельником, неспособным обеспечить себе и своим близким достойный – хотя бы такой, как у всех вокруг, – уровень благосостояния. Вот и нянчись со своей честностью, поправляй свои трухлявые плетни, пока жена-добытчица трудится, как пчелка, заводя деловые связи на бизнес-форуме…

Он и поправлял – осмотрел повреждения, найдя их серьезными, но не катастрофическими, прихватил в сарае топор и не спеша, со вкусом прогулялся в заросший ивняком овражек на приречном заливном лугу. Там нарубил приличную, в полный обхват, охапку лозы, очистил от веток с листьями и коры, досыта накормил местное комарье и тронулся в обратный путь. Он любил работать руками, поскольку эта простая механическая работа оставляла свободной голову. Здесь, на вольном воздухе, под размеренное тюканье топорика и шелест ложащейся на землю лозы, мысли текли легко и плавно, раздражение отступало, и то, что могло поранить, ранило уже далеко не так больно – по крайности, не насмерть, а легко, как пуля на излете.

Свалив свою ношу у покосившегося, потерявшего вид плетня, он принес шланг, опустил его в зацветший прудик, по-шоферски отсосал воздух и самотеком пустил зеленоватую водицу в тот угол двора, где хозяйственная Зина развела-таки грядки с лучком, укропчиком, морковочкой и прочей петрушкой. Затем снова сходил к сараю, выбрал подходящую по толщине жердь, пристроил ее на козлы и напилил кольев нужной длины. Заостряя топором концы, генерал продолжал думать о деле – не о плетне, который фактически предстояло построить заново, а о Припятском заповеднике, Потапчуке и всем прочем, что не давало ему покоя в последние три недели.

С заповедником все было более или менее ясно: там отстреляли всех, кого только можно, и теперь в тех краях не происходило ничего достойного внимания. А если и происходило, Андрей Константинович ничего об этом не знал – не мог узнать, потому что Бурсаков погиб, а внедрять туда нового агента, с учетом обстановки, представлялось нецелесообразным: шлепнут в первый же день. Да и куда его внедрять, если все перебиты чуть ли не поголовно, а уцелевшая мелкая шушера попряталась по углам, как тараканы, и боится лишний раз вздохнуть?

И то хлеб – в некотором смысле. Расследование зашло в глухой тупик, дело развалилось, как карточный домик, зато и расследовать больше нечего: незаконный трафик оружия и наркотиков прекратился – временно, как это всегда и бывает, но прекратился. Там, в заповеднике, теперь, поди, даже браконьерствовать перестали – мало ли?.. Как вылезет вон из тех кустов, да как пальнет – доказывай потом рыбам в речке или червякам в могиле, что ты не верблюд!

В общем, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Спасибо, Федор Филиппович, пособил по старой дружбе!

Потапчук сидел под домашним арестом. Зато его предполагаемый сообщник оставался на свободе и продолжал активно рубить за собой хвосты. Чуть больше суток назад, в ночь с четверга на пятницу, он подкараулил около подпольного казино очередного фигуранта дела, информатора Полосухина, и на глазах у охранников клуба вышиб ему мозги выстрелом все из того же «Стечкина». Валяющийся прямо на проезжей части труп под утро обнаружил водитель мусоровоза. Поскольку Андрей Константинович ждал чего-то в этом роде, оперативные сводки и отчеты ППС его ребята изучали с повышенным вниманием. Полосухина опознали; зная об его пагубном пристрастии и имея информацию (поступившую, вероятнее всего, от него же) о работающем в районе убийства подпольном казино, разыскать свидетелей преступления не составило особого труда. Охранники пытались отпираться, но когда им намекнули, что к обвинению в незаконной предпринимательской деятельности может добавиться обвинение в умышленном убийстве, совершенном группой лиц по предварительному сговору, плотина молчания рухнула, и на проводившего опрос подполковника Уварова пролился поток косноязычного красноречия – увы, довольно-таки хилый. Охранники видели, как Полосухин сел в случайный черный «БМВ», проехал в нем метров сто или около того, а потом прямо на ходу вывалился из машины – мертвый, как кочерга, со сквозным пулевым отверстием в черепе.

Запись установленной на парковке камеры слежения кто-то уже успел стереть, но один из охранников запомнил номер машины. Номер был знакомый – тот самый, что засветился в российско-украинском приграничье. Из чего следовало, что пресловутый подполковник Молчанов – либо полный отморозок, либо просто болван, не ведающий, что творит. Для болвана он был чересчур ловок и неуловим; отморозок с хорошей спецподготовкой недурно укладывался в общую картину. Что в нее не укладывалось, так это его участившиеся, ставшие регулярными, чуть ли не нарочитыми, проколы. Он как будто дразнил генерала Тульчина, то и дело выскакивая, как чертик из табакерки, и во всеуслышание объявляя: да вот он, я, лови!

И каждый его прокол прямо указывал на Потапчука. Особенно последний, с Полосухиным: Потапчука арестовали, и работавший на него информатор, который, несомненно, выложил бы все, что знает, на первом же допросе, в тот же вечер получил пулю в голову.

А Потапчук, между тем, не глупец и не отморозок. И зная, кем командует, какого волкодава выгуливает на поводке, наверняка постарался бы сделать этот поводок максимально коротким: тебе приказали, ты выполнил, и никакой самодеятельности. Да и исполнитель, доигравшийся до того, что его полностью рассекретили, не прожил бы после этого и суток. Таковы правила игры, и Потапчук их отлично знает.

Знает и нарушает, будто нарочно с каждым новым шагом все глубже увязая в трясине обоснованных, подкрепленных прямыми уликами подозрений.

А может, и в самом деле нарочно? Дескать, смотрите, сколько против меня улик. Да каких! Согласитесь товарищи, это уже становится нелепым. Вы можете подозревать меня в чем угодно, но такой непрофессионализм, такая бьющая в глаза тупость – это, знаете ли, уже через край. Если вы хотя бы допускаете мысль, что у нас на Лубянке отделами могут командовать ТАКИЕ генералы, всех нас давно отправить – да нет, не в отставку, а на переработку. Кого на мыло, кого на органические удобрения… Это ведь ни в какие ворота не лезет! Я кто, по-вашему – враг самому себе? Самоубийца? Маньяк?

И, выслушав эту пламенную речь, все принимаются озадаченно скрести в затылках и разводить руками: да, действительно, что-то тут не так! А неуловимый отморозок со «Стечкиным» продолжает стрелять и прокалываться, прокалываться и снова стрелять, громоздя друг на друга трупы и прямые, давно ставшие избыточными улики. И когда в живых не остается ни одного свидетеля, сам получает пулю в затылок – бинго! Свидетелей нет, доказательств нет, признательных показаний тоже нет – откуда им взяться? Есть только мертвый маньяк и несправедливо обиженный подозрением генерал Потапчук. Поскольку подозрения в его адрес рассеялись все-таки не до конца, его с почетом провожают в отставку, тем более что по возрасту и выслуге лет ему давно полагается быть на пенсии. И – здравствуйте, лазурные берега, яхты, девочки и все прочее, чему полагается быть в красивой жизни!