Читать книгу "Тень моей любви - Дебора Смит"

– Это из-за меня, самолета или вообще? – спросил Роан, надевая наушники и темные авиаторские очки.

– Я люблю летать. Спасибо.

– Ты не знакома с менеджером аэропорта, – сказал Роан, когда мы взлетали. – Я удивлен.

– Я уже многих теперь не знаю в округе. Я не была здесь после окончания колледжа. Масса новых людей. Все стало иначе.

Несколькими минутами позже мы уже пронизывали облака в ярко освещенном солнцем небе.

– Наш порт назначения?

– Да так, местный обзорный тур.

– Ты ждешь, чтобы я сказала, что на меня это произвело впечатление? Произвело.

– Я купил самолет два года назад. Летаю на нем по делам.

– Куда?

– На Запад.

– Куда на Запад?

– К западу от Скалистого каньона.

Мы летели теперь над озером “Десять прыжков”. Направо от меня вставала гора Даншинног. Налево глубокие темные леса вели от озера к Пустоши, которая теперь представляла собой массив сосновых деревьев, оплетенных ползучим кустарником. Настоящие джунгли.

Что я могла сказать ему? Там внизу еще жили наши общие страшные воспоминания.

– Ты хотел посмотреть на это сверху?

Роан сделал круг.

– Посмотри на это, как на прошлое, которое ушло.

– Я всегда отворачивалась в сторону, когда ехала, мимо на школьном автобусе. Когда у меня появилась машина, я старалась выбирать другую дорогу. Я не хочу об этом думать.

– Все равно – это там. И всегда будет. Все во мне было напряжено до предела, мне казалось, что меня просто разорвут переполнявшие Мою душу эмоции. Минуту я смотрела в открытое небо, потом поняла, что, пролетев над горой Даншинног, мы снижаемся над зеленой долиной фермы.

Дом с воздуха выглядел большим и красивым, сады и дубы вокруг укрывали его и семью надежным навесом.

Мы снижались. Родители и Аманда выскочили во двор, за ними – куча родственников; каких, не было времени рассмотреть. Во дворе стояло с десяток машин. Гости на выходные. Аманда не учится сегодня. Событие. Возвращение Роана Салливана.

Я весело помахала им. Все стояли, задрав головы и прикрывая глаза руками. Аманда отчаянно замахала в ответ.

– Чувствуешь себя лучше? – спросила я, когда долина и семья остались далеко внизу. – Что ты собираешься доказать мне? Зачем все это, Роан?

– Просто моя точка зрения.

Мы летели на север в направлении города, над новыми домами и дорогами, торговыми рядами, супермаркетом, построенным за последние годы.

– Дай мне повести самолет, – неожиданно попросила я. – Я училась.

– Я знаю. – Он посмотрел на меня, и я увидела над очками поднятую бровь. – У пилота чартерных рейсов. Ты написала о нем очерк несколько лет назад. По-моему, он получился у тебя привлекательнее, чем в жизни. Он нравился тебе?

– Ну что ж, – сказала я. – Хорошо, что я не написала о других мужчинах, с которыми встречалась.

Он отклонился назад и положил руки на колени. Испугавшись, я схватилась за штурвал. Самолет нырнул вниз, но я его выровняла.

Нам так и пришлось вести его вместе – его нога на педали, мои руки на рычаге управления.

– Следи за мной, – сказала я сквозь стиснутые зубы. Мы пролетели низко над городской площадью, затем над улицами, застроенными красивыми старыми домами. Из одного из них вышла полная седая женщина и погрозила нам кулаком.

– Официальное предупреждение тете Арнетте – ты вернулся, – сказала я. Роан следил за мной со слабой улыбкой. – Ты что, опять потерял зуб? – спросила я.

– То есть?

– Ну зуб, который тебе вставил дядя Кулли. Ты не показываешь зубы, когда улыбаешься.

Его улыбка стала шире.

– Все на месте.

Руки у меня дрожали. Мне было стыдно, но это опьяняло меня. Вот что он со мной уже сделал.

– Ты доверяешь мне, – сказал он. – Клер, Клер!

Я вела самолет над пригородом. Показалась узкая посадочная полоса на плато между полями.

– А ты доверяешь мне? – спросила я. – Я никогда раньше не сажала самолет. Я могу нас…

– Сажай, – сказал он.

И я посадила. Не очень-то хорошо, но живы мы остались. Самолет катился по узкой асфальтированной полосе, и я передала управление Роану. Он облегченно вздохнул. Я была мокрой от пота и тяжело дышала.

– Помнишь, что мама рассказывала о своей бабушке Квинне?

Он нахмурился и потер подбородок. Конечно, не помнил. Он столько наслушался разных историй, пока жил с нами.

Я пожалела, что спросила. Он откинул назад голову и ласково посмотрел на меня.

– Ты прекрасно посадила самолет. Ни одной куриной жертвы.

Он не забыл, не забыл ни одной подробности. Он продолжал все это время помнить семью – хотел он этого или нет.

– О боже, – прошептала я. – Я должна тебе сказать. Если ты опять исчезнешь, лучше не возвращайся. Ты разобьешь мне сердце.

Он взял мои руки в свои.

– Мы должны во всем разобраться. Ты вольна желать, чтобы я никогда не возвращался, или сказать мне, чтобы я убирался к чертовой матери из твоей жизни.

– Не хочу.

Он погладил меня по голове, от прикосновения его пальцев кровь прилила к моим щекам. В глазах его стояли слезы, в моих их было еще больше. Не помню слов, их было мало, может быть, не было вообще. Он не просто смотрел на меня, а впитывал все, что видел: мои глаза, мое лицо, мои чувства. А потом во мне проснулся неутомимый задор той прежней, молодой, неконтролируемой Клер Мэлони, которую мы оба знали когда-то, я набрала побольше воздуха в легкие и сказала:

– Мне бы следовало спустить с тебя живьем шкуру, мальчик.

Я прочитала ему целую лекцию. Он смеялся, но смех его не был похож на тот, что я помнила.

* * *

Он снова привез меня на гору Даншинног, за грузовиком, на котором я приехала ночью, но грузовика не было.

Папа, наверно, послал за ним верного Нэта. Думаю, он хотел быть уверенным, что Роан сам доставит меня домой.

Я стояла все еще босиком, в ночной рубашке, ветровке на костылях среди моря цветов, нежащихся в свежем розоватом сиянии солнца. Я рассказала Роану, почему мы с дедушкой посадили их.

– Он был прав, – закончила я. – Он и привели тебя домой.

Роан шел среди цветов, их куполообразные головки касались его рук, стебли, пропуская его, вновь смыкались в едином строю. Эта картина навсегда запечатлелась в моем мозгу. Он остановился в этом великолепии, посмотрел на цветы, затем снова на меня. Его связывала какая-то мучительная боль и сладость, которую не могли вытравить никакие беды, никакие несчастья.