Читать книгу "Объекты в зеркале заднего вида - Гийом Мюссо"

Всегда найдутся люди, которые страдают фигней на рабочем месте, и люди, которые вместо них делают машины, думал кадровик. Я бы дорого дал за то, чтобы поменять их местами… Но тогда не будет машин.

Тут он поймал себя на мысли, что хочет пойти и лично набить морду Калиновски, так обидно за ребят с веддинга. Именно на веддинге процесс сборки нагляднее всего: там половинки автомобиля, нижняя и верхняя, «женятся», становясь уже машиной. И вот к этим замечательным парням Калиновски цепляется больше всего. Что ни день, он их пиндосит и скоро допиндосится. Может, он им завидует? Комплексует на их счет? Так и дал бы в рыло. А чего, директор разрешил, хе-хе…

Директор разрешил? Кадровик встал как вкопанный посреди коридора.

Не можешь запретить – возглавь.

От него хотят, чтобы на заводе ничего не происходило – хорошо, ничего здесь не случится. Хотят, чтобы обеспечил безопасность пиндосского стаффа – сделаем вам безопасно, в том смысле, что никому не сломают внешность и не отобьют потроха. Каждый получит, чего ему надо: директор – развлечение, люди – удовлетворение, Калиновски – взбучку. И все под контролем. И фиг вы кого из русских уволите: не будет повода.

Через неделю Рой допиндосил-таки бригадира «веддинг-тим» прямо в разгар смены. Заявление бригадира об увольнении «потому что идиот» кадровик поклялся вставить в рамочку и повесить на стену, если все инструкции будут выполнены точно. И повесил. Ненадолго: заходили ребята из юротдела, увидели, посмеялись, но намекнули, что не дай бог кто стукнет – дело выйдет уже политическое. Да он и сам понимал.

А время шло неумолимо. Кадровик старел, грузнел и уже не удивлялся тому, что весь день плохо себя чувствует. Год за годом он тянул здесь свою лямку и устал от завода безмерно, наверное, больше, чем любой другой. Он слишком много знал плохого об этом заводе и слишком мало хорошего.

А еще чем лучше он узнавал завод, тем отчетливее понимал, что, если случится нечто серьезное, например пиндосы допиндосятся, удержать ситуацию под контролем не сможет никто. В отличие от американцев, страдавших железобетонной уверенностью в себе, пиндосы обладали лишь самомнением, ничем не оправданным.

Например, дирекция прилагала огромные усилия к тому, чтобы разобщить и расколоть стафф, думая, будто тогда он станет управляем и безопасен. Так поступают везде, не правда ли? Да чего там, кадровик сам приложил к этому руку, когда сначала натравливал весь конвейер на наглых выскочек с веддинга, а потом ловко подбросил выскочкам идею начать огрызаться – неглупый парень их зоотехник, неглупый, заодно и Малахова подлечил от звездной болезни… Это норма – разделяй и властвуй, – но тогда львиная доля стаффа должна быть опорой власти, кровно заинтересованной в том, чтобы вступиться за начальство в случае бунта. Пападакис и Калиновски довели положение до такого абсурда, когда за их шкуры ни одна зараза не дала бы и понюшки табаку. И случись чего, весь завод, расколотый и перессоренный, моментально объединится. Цари, едва под ними зашатается трон, объявляют войны: общий враг сплачивает нацию. У заводчан общий враг наготове – это дирекция. И конкретно пиндосы. Русских пожалеют, а вот пиндосам – труба.

Кадровик делал ставку на рабочую элиту, «си-третьих», пусть они и не супергерои, на тех же веддеров, которые под его незаметным руководством выросли уважаемыми людьми, – и внезапно пролетел, как фанера над Детройтом. Пиндосы, с их отношением к работникам, как к гайкам и болтам, все испортили. Уважаемые люди стали их главными критиками. Элита не верила, что нужна компании. У элиты страдала ее треклятая рабочая гордость. Элита отлично собирала цитрусы, она органически не способна была трудиться ниже корпоративного стандарта и в то же время растеряла всякую лояльность фирме, которая ее этому научила. Звучит дико, но элита злилась на компанию за то, что та мешает ей делать в свое удовольствие машины для компании. И стоит разок наступить элите на больное место, она первой восстанет против власти. И выгонит эту власть к чертовой матери. И пойдет дальше собирать цитрусы.

Потому что рабочие собирают цитрусы, а пиндосы страдают фигней. Тогда зачем тут пиндосы? Без них справимся.

Кадровик знал, что рабочие не правы. И пиндосы не правы. И сам он, казалось ему иногда, не прав. Здесь правых нет, на этом заводе.

Здесь все с другого берега.

И когда начнутся большие неприятности, он сделает что может, но, господи, как мало он может…

* * *

Единственной его отрадой были молодые ребята, те, о ком кадровик искренне говорил: «Молодежь у нас хорошая». Но ребята, пусть и хорошие, тоже брыкались, чудили и создавали проблемы на ровном месте. Кадровик не понимал, чего им надо. Он знал, почему они брыкаются, – устали от завода. Но чего им надо – загадка.

Они выросли, не зная и половины тех запретов, которыми было сковано поколение их родителей. Перед ними открыт весь мир. Они с детства говорят и читают по-английски, пусть не очень хорошо. Для них не проблема в двадцать лет заработать на машину. Чего им надо? Нет ответа. Может, сами не знают. Молодые ведь еще.

И еще в чем они предков обогнали: простор для совершения глупостей у нынешней молодежи поистине бескрайний. Уж если возьмутся накосячить, то с королевским размахом. И запутают все – не распутаешь.

Когда ему позвонил Михалыч и обрисовал положение, кадровик только крякнул с досады. Это же надо! Это же, блин… Нет, бывает и хуже, но зачем все так сложно?

– Вы попроще не могли ничего придумать? Или решили, это вас недостойно? Вам обязательно надо было вот так и еще вот этак – с выподвыподвертом?

– Мы не нарочно, – сказал Михалыч.

– Естественно, – сказал кадровик. – Еще бы нарочно. У вас само получилось. Как вам и надо – чтобы мало не показалось никому.

– И что теперь делать?

– Как говорил мой дедушка – снимать штаны и бегать! Не знаю. Лично я предложил бы всех убить. В принципе, это решение.

– Кого? – деловито спросил Михалыч.

Кадровик хотел сказать: «Начни с себя!», но осекся. Вспомнил, что у парня странное чувство юмора. У них там на веддинге с юмором проблемы. Они даже когда про жопу шутят – никому не смешно.

– Никого! Это приказ! Все должны остаться живы.

– А если кто-нибудь покончит с собой?

– Я запрещаю!.. Эй, Михалмихалыч, дорогой! Уж не издеваешься ли ты над старым человеком, которого оторвал от чашки чая после трудного долгого рабочего дня?

– Самую малость, – сказал Михалыч. – Так плохо все. Остается только шутить.

– Вы когда шутите, вас никто не понимает. И я тоже. Значит, шутки в сторону. Кто еще знает?.. Кто еще в курсе, что ваш приятель кинул вам подлянку?

– Никто. То есть я не спросил.

– То есть правильный ответ – не знаю.

– Может быть, Тру.

– True?..

– Мария Трушкина, референт управы Правобережья, – четко доложил Михалыч.