Читать книгу "Страна за горизонтом - Леонид Спивак"

обаяние, репутация, да и просто хорошие манеры».

Ар деко выразил суть Майами. Пляжи и пальмы, коктейли и синематограф, отели и дансинги завершили изысканную декоративность стиля, словно рожденного для города-праздника. Как писал Генри Миллер, «нам в нашей стране явно не хватает – и мы даже не сознаем, насколько не хватает, – фантазера, вдохновенного безумца». В богемно-оранжерейном мире променадов, салонов и галерей Майами рано или поздно должен явиться миру собственный Мастер. Не обязательно писатель, но всегда художник.

Незавершенная глава

«…блеснул прощальный огонек маяка, и через несколько часов никакого следа не осталось от Америки, – заканчивалась лучшая из русских книг-путешествий XX столетия. – Холодный январский ветер гнал крупную океанскую волну».

Можно только гадать, о чем еще могли бы легко и изящно рассказать Илья Ильф и Евгений Петров. Об исторической Новой Англии или не менее исторической Филадельфии. О первом американском празднике Дне Благодарения или веселых «страшилках» маскарада Хэллоуин. О почтенных университетах Лиги плюща Гарварде, Йеле, Принстоне. О вековом соперничестве между ними, которое начинается с перечисления знаменитостей, учившихся или преподававших в той или иной alma mater, а заканчивается «битвой» на футбольном поле и азартной схваткой гребных команд.

Маршрут Ильфа и Петрова не мог охватить необъятного. К тому же увидеть столь многое и, не зная английского языка и обычаев страны, создать вдумчивую и интересную книгу – это можно смело назвать литературным свершением.

Создатели «Одноэтажной Америки» смогли удержать высокую планку русской словесности среди закипавшего моря антизападной риторики. Они были романтиками и сатириками, реалистами и пересмешниками, но никогда – конъюнктурщиками. Поэтому их книги стали классикой, а хлесткие цитаты – кодами читающей России.

Вскоре после публикации «Одноэтажной Америки» Ильф и Петров создали последнее совместное произведение, рассказ «Тоня». К тому времени они уже многое поняли о советской действительности. Так, после поездки на Беломорканал отказались, в отличие от других известных писателей, от участия в создании хвалебной книги об этом гигантском строительном концлагере. Самые популярные из корреспондентов сталинской «Правды» не подписывали коллективных писательских воззваний против «врагов народа». Ильф выразился о надвигавшемся Большом терроре коротко: «Летит кирпич…»

История простой фабричной девушки Тони, вышедшей замуж за шифровальщика советского посольства в Вашингтоне, имеет свой подтекст. Простодушная Тоня скучает в «золотой клетке» американской столицы, английский язык не учит, произносится модное слово «ностальгия»…

Рассказ заканчивается сценой возвращения на родину «во мраке зимнего вечера»: ее наблюдали Ильф и Петров из окна поезда Париж–Негорелое (тогдашняя пограничная станция). Героиня рассказа разглядывает через замерзшее вагонное стекло «деревянную вышку, на которой стоял красноармеец в длинном сторожевом тулупе и шлеме. На минуту его осветили огни поезда, блеснул ствол винтовки, и вышка медленно поехала назад. Часового заваливало снегом, но он не отряхивался, неподвижный, суровый и величественный, как памятник». Год публикации этого рассказа 1937-й, что не требует долгих комментариев.

При анализе текста «Одноэтажной Америки» заметно, как уходит из творчества тандема задорное, веселое звучание. Кое-где еще разбросаны искры ильфопетровского юмора: «Чистые синие холмы лежали по всему горизонту. Закат тоже был чистый, наивный, будто его нарисовала провинциальная барышня задолго до того, как в голову ей пришли первые, страшные мысли о мужчинах».

Уставшие ко второй половине трансконтинентального перехода, перенасыщенные впечатлениями, они, казалось, были неспособны ничего больше воспринять. Стиль становится суховат и хроникален, временами проскальзывает раздражение. Последние главы оставляют ощущение незаконченности и сильного желания вернуться домой. Евгений Петров вспоминал: «…Жарким и светлым январским днем мы прогуливались по знаменитому кладбищу Нового Орлеана, рассматривая странные могилы, расположенные в два или три этажа над землей. Ильф был очень бледен и задумчив. Он часто уходил один в переулочки, образованные скучными рядами кирпичных побеленных могил, и через несколько минут возвращался, еще более печальный и встревоженный.

Вечером, в гостинице, Ильф, морщась, сказал мне:

– Женя, я давно хотел поговорить с вами. Мне очень плохо. Уже дней десять, как у меня болит грудь. Болит непрерывно, днем и ночью. Я никуда не могу уйти от этой боли. А сегодня, когда мы гуляли по кладбищу, я кашлянул и увидел кровь. Потом кровь была весь день. Видите?

Он кашлянул и показал мне платок».

Давний туберкулез, диагностированный у Ильфа в начале 1920-х, вновь открылся в Америке и привел к кончине писателя в Москве 13 апреля 1937 года. Возможно, и отсюда несколько скомканное окончание путешествия и минорная тональность последних страниц книги.

«Умирать все равно будем под музыку Дунаевского и слова Лебедева-Кумача…» – говорил в конце жизни Ильф. Его «Записные книжки» ждали бесцензурной публикации тридцать лет. Среди россыпи ильфовских афоризмов встречается и символическое определение СССР, для которого автор использовал заглавие дореволюционной книги М. Пришвина «В краю непуганых птиц». Илья Ильф написал: «Край непуганых идиотов», а рядом добавил слова: «Самое время пугнуть».

А вот еще одна грустная шутка Ильи Арнольдовича: «Говорил “слушаю” в телефон, всегда не своим голосом. Боялся». Осенью 1933 года во время съемок самой веселой советской кинокомедии «Веселые ребята» Г. Александрова арестовали сценаристов фильма Николая Эрдмана и Владимира Масса, с которыми писатели были хорошо знакомы. Затем настанет черед одессита Исаака Бабеля, работавшего над сценарием «Цирка».

Еще при жизни Ильфа был арестован и объявлен «врагом народа» Владимир Нарбут, поэт и директор издательства «ЗИФ», выпустивший «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка», затем – друг и лучший иллюстратор Ильфа и Петрова Константин Ротов. Сгинет в лагере Осип Мандельштам, один из первых рецензентов молодых писателей. Погибнут почти все советские дипломаты, с которыми литераторы имели дело в Вашингтоне и Нью-Йорке. «Кирпичи» падали совсем близко: тесть Петрова исчезнет на Колыме.

Здание редакции газеты «Правда» в Москве

В одном из поздних киносценариев Евгения Петрова появляется отвратительный образ эпохи: «Гусаков (завклубом – Л. С.), по обыкновению в подтяжках и кепке, высунув язык, сочиняет донос. Делается это при помощи на редкость невинных орудий – тоненькой школьной ручки и чернильницы-невыливайки».

Евгений Петров намеревался написать книгу «Мой друг Ильф», но мешал внутренний кризис, связанный с потерей соавтора. Писатель понимал, что немало тем оказалось под идеологическим запретом, о многих из друзей писать опасно. Потом началась война. Фронтовой корреспондент Петров много раз бывал на передовой, под бомбами, получил сильную контузию. Он погиб 2 июля 1942 года: самолет, на котором писатель возвращался в Москву из осажденного Севастополя, потерпел аварию в ростовских степях. Разбились пилот и штурман самолета. И только один из двенадцати пассажиров. У выживших были множественные травмы, у Петрова – лишь одна, но несовместимая с жизнью: перелом височной кости.

Ильф и Петров ушли из жизни в возрасте 39 лет, их творческое сотрудничество продолжалось всего десять лет. Но созданное ими выдержало проверку жестоким веком, их романы любимы до сих пор, а цитаты