Читать книгу "Медведки - Мария Галина"

На кофейной плитке пола расплылось мокрое озерцо с фрагментами желчи.

– Хреново, – сочувственно сказал Палыч, выглядывая у меня из-за спины.

Я позвал:

– Папа!

Он слабо застонал и что-то пробормотал.

Я схватил его под мышки и попробовал поднять, но халат соскользнул с него, как пустая шкурка, а сам он так и остался сидеть, только чуть завалился набок.

Я сказал:

– Палыч, помоги.

Глаза у папы были закрыты. Это хорошо? Или плохо?

В спальне я накрыл папу одеялом, вернулся в туалет, подтер рвоту и подобрал халат. Палыч топтался в прихожей.

– А хорошо тут стало, – сказал он одобрительно, – давно пора было. Я-то думал, ты лох. И батя твой говорил, ты лох. А ты вон как.

Сметанкина, получается, как бы не существовало. Я не стал объяснять Палычу, что ненавижу обои под краску. И плитку кофейного цвета. И точечные светильники.

Вместо этого спросил:

– Палыч, у тебя активированный уголь есть?

– Фильтры, что ли?

– Нет, таблетки такие.

– Аллохол есть, – сказал Палыч, – принести?

– Давай на всякий случай. Я дверь запирать не буду.

– Лучше бы запер, – сказал Палыч, – возился тут ночью на площадке кто-то. Шумел и возился.

– А кто?

– Не знаю, – сказал Палыч неуверенно, – может, собака? Большая?

– Палыч, страшнее людей никого нет.

Папа лежал в той же позе, он даже не пошевелился. Из-под подушки торчал матерчатый лоскутик зеленого и золотого, я потянул за него, и галстук выскользнул, точно змейка.

Я вернулся в гостиную и набрал ноль-три.

– Да? – спросил усталый голос.

Я сказал:

– Базарная, четырнадцать. Квартира девять. Вроде отравление. Пожалуйста, поскорее. Пожалуйста.

– Сколько? – спросил усталый голос.

– Что?

– Лет сколько?

– Шестьдесят четыре, – соврал я. Я слышал, «Скорая» неохотно едет к тем, кто старше шестидесяти пяти.

– Промыли?

– Простите?

– Желудок промыли?

– Нет. То есть... рвота, озноб. Я не врач. Пожалуйста...

– Страховой полис есть?

– Да. Конечно.

– Ждите, – сказал усталый голос.

Я положил трубку.

Она почему-то скользила в ладони, и я тут только увидел, что на ладонь намотан сметанкинский подарок: новый папин галстук, золотой и зеленый, такой гладкий и нежный, что казался мокрым.

Пришел Палыч, принес аллохол. Я сказал ему положить на столик в кухне и чтобы он налил себе чаю. Чудовищный цветок плавал в чайнике, точно мертвая рыба.

Палыч с опаской покосился на него и сказал, что попьет дома. И ушел.

Папа вроде перестал трястись. Я не знал, лучше это или хуже.

Подумал, что надо найти страховой полис. Прикроватная тумбочка тоже осталась старая, когда-то полированная, как тогда было модно, а теперь потертая, с кругами от чайных чашек. Я заглянул внутрь. Там было пусто, только в углу лежали почему-то свернутые в комок старые носки с протертыми дырками на пятках.

В платяном шкафу висели папины костюмы – один светлый, летний, другой серый, повседневный. Еще там была мамина каракулевая шубка. От нее сильно пахло нафталином.

Я представил себе, как папа открывает шкаф и проводит рукой по шубке, как бы ненароком.

На фанерном дне что-то лежало, толстое, серое и с завязками. Ну да, папа любил такие папки.

Я вытащил папку и развязал белые шнурочки. Там было все: папин паспорт, страховой полис, большой потертый диплом об окончании высшего учебного заведения с выдавленным на коленкоровой корочке толстым гербом несуществующей страны, пенсионное, мамино свидетельство о смерти, еще какие-то бумажки, старые и с как бы обгрызенными краями.

Сметанкин и правда ничего не украл. Ни папиного паспорта, ни свидетельства о собственности, ничего.

Ему нужно было нечто большее.

Целая чужая жизнь.

В каком-то смысле мы с ним и правда были похожи.

Жалко, что он оказался не родственником. Мы бы вместе как-то все уладили. Поскольку если один упадет, то другой его поднимет.

Я достал страховой полис и выложил его на тумбочку. Собрал папины вещи: бритву, зубную щетку, носовые платки, кружку, тапочки в отдельном пакете и всякую другую мелочь, делающую человека человеком. Уложил в пластиковый пакет. Подумал и положил туда еще и аллохол.

Тут я почему-то решил, что «Скорая», наверное, уже подъехала. Выглянул в окно: точно, она стояла прямо под окном. Врач с чемоданчиком сверху казался коротеньким, большеголовым и очень деловитым. Потом вышла еще медсестра, я не видел, молодая она или нет. Тут женщина и врач стали расплываться, а синий огонь на крыше автомобиля отрастил щупальца, и я понял, что пошел дождь.

Я прошел к двери и распахнул ее пошире, чтобы им было легче найти нужную квартиру. Они поднимались по лестнице, устало переговариваясь, наверное, это был не первый их вызов.

– Это кто, ваш отец? – спросил врач. Обувь он снимать не стал, и на новеньком ламинате остались мокрые следы. Надо будет потом их вытереть, чтобы не попортить лак.

Куда эта сволочь Сметанкин задевал мой коврик с оленями?

Врач склонился над папой, и я видел лишь его спину в белом халате.

Медсестра деловито отпиливала горлышко у ампулы. Врач ей велел? Я не слышал, чтобы он что-то ей вообще говорил.

Теперь она держала его запястье и шевелила губами. Она была очень немолода. Я подумал, что первый раз за много лет папу держит за руку посторонняя женщина. Не тетя Лиза. Было бы здорово, если бы она время от времени навещала папу, а он бы жаловался ей на современные нравы. А потом она бы один раз осталась и больше не уходила. Я не против.

Врач обернулся ко мне. В блестящем стетоскопе на груди плясали все пять светильников-конусов. Вот он был моложе меня. Какой-то в этом есть непорядок.

Я спросил:

– Что, доктор?

– Вы ему что давали?

– Ничего. Хотел аллохол.

– Ну-ну, – сказал врач без выражения.

– Он сильно отравился?

– Он вообще не отравился. Это инфаркт. Обширный.

– Но он ведь жаловался...

– Симптоматику инфаркта иногда можно перепутать с отравлением, – сказал врач, – тошнота, рвота. Рези в животе. Да... У него не было никакого сильного эмоционального потрясения?

– Были семейные неприятности.