Читать книгу "Названец. Камер-юнгфера - Евгений Андреевич Салиас"

раз то же затеять. Первый министр, конечно, легко может пожелать сделаться регентом империи. А для этого необходимо прежде удалить из пределов России отца и мать младенца-императора. При сокрушении властного курляндца у него был только верный ему полк — преображенцы, а теперь у него в столице своя сильная партия. Прозвище «миниховец» уже в ходу в столице… «Регент-фельдмаршал» уже слышится подчас в беседах среди сановников и дворян. Измайловцы и конный полк — офицеры и солдаты равно — уже соперничают с преображенцами, кто больше любит и чтит покорителя турок… Такой человек опасен!.. Да и зазнался он не в меру: желает быть почитаем выше правительницы и выше принца-генералиссимуса. Пора избавиться от него… Не было бы поздно!..

Вот что слышала Анна Леопольдовна чуть не от зари до зари и равно от всех своих окружающих. Даже главные сановники империи — Остерман, Левенвольд, Головкин и другие — тихо нашёптывали всё то же самое.

— Пора! Не было бы поздно!.. Его можно и не трогать, но клевретов его, шайку его, надо распугать… В этом вся его сила. А один он не страшен…

Наступил март месяц, и ровно через четыре месяца после сокрушения курляндца «спасший отечество» от злодея оказался сам чуть не злодеем…

Фельдмаршал в одну неделю был понемногу лишён всех своих должностей и очутился у себя на дому как бы арестованным. Правительница решилась избавиться от опасного человека, якобы претендующего на регентство.

Но если граф Миних остался в столице, живя как простой дворянин, без влияния на дела государственные, без власти, даже без права бывать при дворе правительницы… то миниховцам сразу пришлось круто.

Под тем или другим предлогом клевреты павшего министра исчезали из Петербурга.

И однажды преображенец Коптев с женой выехал из Петербурга в Кострому за грубое якобы поведение и побои при арестовании близких Бирону лиц.

Через неделю после выезда Коптева нескольким лицам бывшего управления бывшего первого министра было указано покинуть столицу и выехать куда угодно.

В числе прочих был изгнан и «сомнительный» Львов-Зиммер без права наведываться в столицу.

Пётр выехал к себе в Караваево, где не было теперь даже и сестры. А главное, он уезжал, потеряв окончательно всякую надежду узнать, где и что Бурцевы и увидит ли он когда-нибудь Лизу!..

XXXVIII

Прошло лето, прошла и осень… Веком целым показалось время для безвинно виноватых. Пришла зима, и минул год, что пал Бирон, а власть перешла к правительнице, и совершилось новое событие!

После смерти императора Петра II[23] безусловное и исключительное право вступления на престол принадлежало, конечно, цесаревне Елисавете Петровне. Петербургские сановники — весь придворный круг — обошли цесаревну и решились избрать дочь царя Иоанна Алексеевича лишь потому, что могли ей предписать свои условия. Олигархическое движение не привело, однако, ни к чему. Явившаяся в Петербург принцесса курляндская по просьбе целой партии дворян изорвала условие, подписанное ею в Митаве.

Впрочем, сама цесаревна, весёлая, беспечная, любящая свет и шум, и не мечтала о престоле, предпочитая частную, беззаботную жизнь в своём Смольном дворе.

Так прошло более десяти лет. Теперь, когда ей было уже около тридцати лет, она вела жизнь менее суетливую и начинала невольно подумывать о своих правах на престол. Вдобавок около неё явился умный и преданный ей человек — француз Лесток в качестве доктора.

Одновременно появился в Петербурге новый французский посланник, маркиз Шетарди, присланный Францией почти исключительно за тем, чтобы действовать в пользу дочери Петра Великого, попробовать произвести переворот в её пользу при помощи денег и, конечно, ради собственных выгод.

Франции было нужно расстроить союз — недавно заключённый — России с Австрией и, кроме того, достигнуть, чтобы Швеция получила обратно все те земли, которые отнял у неё Пётр Великий. Всё это должна была в случае успеха обещать будущая императрица Елисавета.

В конце лета цесаревна вдруг переменила свой образ жизни, менее выезжала, менее принимала у себя и почти не участвовала ни в каких увеселениях. Вместе с тем она начала часто бывать в разных казармах различных полков, преимущественно в Преображенском полку, и становилась всё более и более любимой гвардейскими солдатами, с которыми обращалась ласково, запросто, как с равными. Между прочим, она постоянно крестила детей солдатских, так как в казармах солдаты жили семьями, с жёнами и детьми, и даже с отдельным хозяйством, как крестьяне на деревне.

Осенью Лесток сошёлся близко с одним преображенцем из иностранцев. Это был некто Грюнштейн, бывший негоциант, разорившийся и перешедший в русское подданство, с тем чтобы поступить в гвардию. Ему первому сознался Лесток в своих мечтаниях.

Грюнштейн отозвался на это с полным сочувствием и взялся действовать в пользу цесаревны среди своих товарищей.

Через несколько дней он уже объявил о полном согласии двенадцати человек преображенцев. Через некоторое время их уже было тридцать, поклявшихся постоять за цесаревну, хотя бы пришлось поплатиться жизнью.

И постепенно партия, мечтавшая о перевороте, начала вслух выражать своё желание.

Видно, что бразды правления ослабли.

Действия Лестока и всех приверженцев цесаревны были настолько неосторожны, что многие разумные люди, петербургские сановники или придворные, дивились, что против них не принимается никаких мер.

Объяснилось это лишь впоследствии — отчасти беспечностью, отчасти невероятным упрямством правительницы. Отдалив от себя когда-то Миниха, жившего теперь в Петербурге вполне частным человеком, без всякого влияния на дела, Анна Леопольдовна отдалила от себя и другого человека, ещё более полезного, опытного и дальновидного, старика графа Остермана.

При дворе главную роль, влиятельную и властную, играл саксонский посланник Линар, и всё делалось по его желанию. Только ему вполне повиновалась правительница, и он же из-за прихоти, простого каприза поссорил её с Остерманом. Вместе с тем, сам впервые находясь в России, Линар не знал и не видел ничего и воображал, что положение правительницы так же сильно и крепко, как и всякого монарха в Европе.

Вместе с тем Анна Леопольдовна была занята по его же наущению подготовлением своего рода переворота. Она хотела принять титул императрицы и царствовать как бы вместе со своим сыном до его совершеннолетия.

Пришёл ноябрь, и до правительницы начали доходить слухи о «продерзостной» затее приверженцев цесаревны. Но цесаревна была в дружеских с ней отношениях, бывала ежедневно у неё, и когда заходила речь об её претензии очутиться на месте Анны Леопольдовны или императора, то обе приятельницы — и правительница, и цесаревна — вместе смеялись над слухами и сплетнями.

Наконец однажды давно удалённый правительницей старик Остерман попросил