Читать книгу "Кольцо из фольги - Маша Трауб"

на похороны она не пустила вовсе, строго велев сидеть дома.

– Детям не место на похоронах, – заявила она.

– А почему все идут? – Я плакала и тоже хотела пойти на похороны. Знала, что все мои подружки там будут вместе с матерями, тетками. – И я уже была на похоронах. Когда Зарину хоронили, мы всем классом ходили прощаться.

Кажется, я училась в третьем классе, когда умерла наша одноклассница. И классная руководительница отвела нас в дом, чтобы мы прошли мимо гроба и простились. Когда бабушка об этом узнала, мне ничего не сказала. Но больше на похоронах я не была.

– Дети не должны видеть рождение и смерть, – резко сказала бабушка. – Они не могут понять, что это такое. Почему никто не тащит детей в роддом и не показывает, как рождается ребенок? Потому что это таинство. А еще боль, кровь, слезы, крики, страдания. Так же и со смертью. Дети не должны видеть родного человека в гробу. Смотреть, как его опускают в яму и засыпают землей. Это не прощание. Ребенок испытает только страх, не понимая, что такое смерть. Ребенок – это всегда жизнь. Никогда не води своих детей на похороны. Дай им бог как можно дольше не сталкиваться со смертью. Иначе им будет тяжело жить среди живых.

– Бабушка, а почему ты не любишь плакальщиц? – спросила я.

– Дело не в люблю – не люблю, – ответила бабушка. – Это такая же профессия, как и все остальные. Я однажды брала интервью у одной такой женщины… Она была настоящей актрисой. Потрясающей. Двор, где стоял гроб с покойным, она считала театральной сценой. Несомненно, талантливая работа. Каждый раз полностью выкладывалась. Но именно отрабатывала. Плач – это не слезы, а прежде всего текст, речитатив. Плакальщица в тексте передает через умершего послания тем, кого он встретит на том свете, успокаивает его душу… Когда я начала ее расспрашивать… и других женщин. Самые знаменитые плакальщицы, лучшие, были или вдовами, или сиротами, или теми, кто потерял собственных детей. Не было среди них ни одной счастливой женщины. Они не чужое горе оплакивали, а свое. И чем больше личных потерь пережили, тем искреннее оплакивали чужие. Тогда мне эта плакальщица призналась, что, когда хоронила сначала сына, потом мужа, ни одной слезинки не проронила. Все нутро разрывалось, не слезами, а кровью истекало, а слез не было. Вот после этого она и стала плакальщицей – оплакивает своих над чужими. И верит, что, если заставит женщину расплакаться, той станет легче. Я так не думаю. Легче не станет. Хоть рыдай, хоть нет. Дело не в слезах, а во внутреннем устройстве каждого человека. Кто-то радуется и страдает внутри. А кто-то прыгает до потолка от счастья и заламывает руки от горя.

– А почему нужно обязательно звать плакальщицу?

– Не знаю. Считается, что покойный еще три дня слышит все, что происходит вокруг него. И ему будут приятны слова, которые произнесет плакальщица – каким тот был человеком, какие дела совершил, каким его запомнят потомки. Но я в это не верю, конечно. Это так, предрассудок, миф о загробном мире. Красивый, безусловно… Многие зовут, чтобы соблюсти традиции и не выглядеть хуже перед соседями. Похороны – как свадьба. Нужно пустить пыль в глаза, что и стол лучше, и людей больше, и устроено все на высшем уровне. Потом ведь еще вспоминать будут, как да что… Однажды был случай. Умер Азамат. Большая потеря для семьи. И на похоронах Роза, младшая сестра Азамата, вдруг стала вспоминать забавные случаи. Азамат был шутником, устраивал розыгрыши, любил посмеяться и над собой, и над другими. Роза, любившая брата больше всех на свете, всего лишь хотела напомнить, за что его все любили – за легкий нрав, юмор, какие-то невероятные сюрпризы, которые он устраивал. Все, вслед за Розой, стали вспоминать Азамата с улыбкой сквозь слезы, как тот, наверное, и хотел. Но после похорон Розу чуть со света не сжили. И много лет ей те похороны припоминали. Как она посмела шутить, когда положено горько плакать… Зачем приглашают плакальщиц? Слезы – такая же реакция, как и смех. Один человек засмеется, стоящий рядом обязательно улыбнется. Если кто-то плачет, ты тоже заплачешь. Только никому не говори то, что я тебе сейчас сказала. Не поймут. Я молчу, и ты молчи.

– Но ты же никогда не боялась говорить прямо, как есть, – удивилась я.

– Есть вещи, о которых лучше молчать. Неприлично обсуждать политику, религию, здоровье и деньги. Я бы добавила к этому списку – традиции и устои. Если ты живешь в месте, где приняты иные правила поведения, или подчиняйся им, или уезжай. В чужой монастырь со своим уставом не лезут… Никогда не рассказывай о своих болезнях – у всех свои болячки и твои никому не интересны. Религия у каждого своя. Ты можешь верить в бога, не верить, твое личное дело. Деньги? Никогда не считай деньги в чужом кошельке и свой не раскрывай. Политика… Про это я тебе расскажу позже, когда ты вырастешь и сможешь понять. Я уже старая, но так до сих пор и не могу…

Точно так же было и с мамой, когда она хоронила бабушку. Она не смогла выдавить из себя ни слезинки. Ей хотелось только одного – чтобы все ушли и оставили ее наедине с матерью. Проститься тихо, сказать то, что не успела при жизни. Но правила диктовали другое прощание. И тогда впервые мама не пошла против традиций. Лишь на одном настояла – меня она на похороны не привезла, о чем потом еще долго судачили. Но мама не могла мне позволить увидеть бабушку в гробу. Она хотела, чтобы в моей памяти бабушка осталась веселой, жизнерадостной. Настолько живой, какой могла быть только она. Многие люди ведь и живут так, будто давно умерли. А бабушка любила жизнь, радовалась ей. Мама тогда, выдержав все положенные ритуалы, впала в ступор, умерла внутри, сердце перестало биться. Она отходила несколько лет.

После похорон вещи покойного выбрасывались, сжигались. Оставляли только детские вещи. Не на продажу – их отдавали. Продать детское считалось грехом, чем-то ненормальным. Тогда почему нельзя было раздать вещи умершего тем, кому они были бы дороги? Те же самые бобы Варжетхан? Или заметки моей бабушки, сожженные на костре? Ее рукописи?

* * *

Светочка сказала матери, что без Аслана жить не будет, не сможет. Умрет. Наложит на себя руки. Тогда тетя Валя попросила Аслана прийти и потребовала – нет, скорее попросила: хочешь быть со Светочкой – женись. Тот кивнул. Был только рад такому предложению. Они уехали