Читать книгу "Магический Марксизм. Субверсивная Политика и воображение - Энди Мерифилд"

В идеальном воображаемом государстве новые технологии и разделение труда будут способны освободить нас от отупляющей работы; в реальности же они становятся «чуждой властью», приводящей рабочую силу в лихорадочное движение, подавляющей подлинную субъективность, знаменуя собой «реальное подчинение» жизни власти капитала. Здесь даже облегчение труда посредством технологии становится «средством пытки, потому что машина освобождает не рабочего от труда, а его труд от всякого содержания»[176]. Труд становится, иными словами, пустым и отупляющим, по крайней мере для большинства. Отсюда следует: какая-либо реальная свобода может быть достигнута только в таком альтернативном типе социума, где разделение труда будет не отменено, а нейтрализовано, социализовано, где человек будет периодически менять область деятельности, что позволит ее разнообразить и очеловечить. Возможно, самым главным является отказаться от интенсивной однообразной деятельности как таковой, сделав целью производства не технологии и разделение труда, а свободное время и уменьшение трудовой нагрузки. Действительно, самое главное в этом отношении у Маркса то, что он рассматривает время как наш самый ценный актив, как потенциально неисчерпаемый источник общественных благ, как нечто слишком важное, чтобы тратить его впустую. «Свободное время», следовательно, жизненно важно для полного развития индивида, для самораскрытия, для расширения возможностей человека, а также для создания и существования более совершенного общества. Коммунистическое общество – это такое общество, где время будет освобождено, где его члены сами будут распоряжаться им и где наша «вторая жизнь», жизнь вне рабочего места, станет нашей «подлинной жизнью».

Воображение как «дьявольски серьезное дело»

Такие утопические стремления приобретают по-настоящему отчетливую аналитическую конкретность в Марксовых «Grundrisse», например в большой «Главе о капитале», написанной между серединой января и началом февраля 1858 года. Здесь Маркс включает в свои рассуждения историчность: его «вера» в утопическое «может быть» зависит от того, что будет. Возникновение коммунизма станет следствием «полного развития» капитализма, исторического развития его производительных сил. Возможность нашего освобождения от труда, говорит Маркс, появляется тогда, когда живой труд материализуется в машинах и когда «технологическое применение науки» целиком определяет производительный характер капитала. Когда в мире труда доминируют машины, когда мы становимся лишь придатком новых технологий, когда эти технологии «отстраняют» людей от «непосредственных форм» труда, так что мертвый труд определяет цену живого труда (а не наоборот), тогда и только тогда, говорит Маркс, новая эра станет возможной[177].

Но по мере развития крупной промышленности созидание действительного богатства становится менее зависимым от рабочего времени и от количества затраченного труда, чем от мощи тех агентов, которые приводятся в движение в течение рабочего времени и которые сами, в свою очередь (их мощная эффективность), не находятся ни в каком соответствии с непосредственным рабочим временем, требующимся для их производства, а зависят, скорее, от общего уровня науки и от прогресса техники, или от применения этой науки к производству[178].

Этот прогноз, скорее всего, уже сбылся. Это «полное развитие» продуктивных сил сегодня то, что есть, а не то, что будет. Мир, который Маркс описывал длинными февральскими зимними ночами – это, скорее всего, наш мир сегодня. Общество, в котором человеческая изобретательность, воображение, научные знания, жизненные силы человеческого мозга и рук оказались объективированы в постоянном капитале, в капитале, который, по-видимому, правит нами, это общество, скорее всего, и является обществом, в которым мы ныне обнаруживаем себя. Мы построили общество, которое поработило нас: мы буквально стали самыми плохими архитекторами. Наше великолепное воображение объективировалось в чуждую нам силу; наш «всеобщий интеллект» – коллективно накопленные силы интеллектуального труда, наших великолепных врачей, ученых и мыслителей – обрек нас на мир, погруженный в кризис, в нищету и истощение, в эксплуатацию и депрессию. Всеобщность и объем наших огромных знаний, говорит Маркс, низвели нас до состояния беспомощности[179]. И все же несмотря на все это, казалось бы вопреки фактам, Маркс прозревает теплое течение будущего, магическое может быть. Каким-то образом он совершает основанный на воображении экзистенциальный прыжок от катастрофической материальной реальности к своего рода почти сартровской ирреальности: на чуть более чем десяти страницах «Grundrisse» Маркс демонстрирует имманентные возможности в мире, ставшем грандиозной формой постоянного капитала, имманентную возможность мира, где главная ценность – это больше не физический труд, а умственный, нематериальный труд, описывает мир когнитивного, не связанного со специализацией капитализма, а не мир индустриального материального капитализма[180].

Марксов реализм здесь является магическим в том смысле, что он не просто анализирует то, что действительно существует; он предполагает непредвиденное, предвосхищает и закладывает основы понимания потенциальных преобразований, уже содержащихся в измененной форме в действительности. Его воображение создает уже собственный образ, воображаемое коммунистическое будущее, вероятно с собственной Воображаемой партией, в которую входят рабочие, более не работающие, «отделенные» от работы, чья «непосредственная форма» перестала быть «великим источником богатства». В этот момент, говорит Маркс, «рабочее время перестает и должно перестать быть мерой богатства, и поэтому меновая стоимость перестает быть мерой потребительной стоимости. Прибавочный труд рабочих масс перестал быть условием для развития всеобщего богатства». Отсюда Маркс делает несколько выводов – непростых выводов, – оставляя и нам соблазнительную возможность делать собственные выводы.