Читать книгу "Стремление к счастью. С комментариями и объяснениями - Людвиг Андреас Фейербах"

 Фейербах отождествляет счастье с удовлетворением потребностей: здесь он расходится с Аристотелем, для которого счастливый человек мог становиться вполне аскетичным, мог как удовлетворять потребности, так и воздерживаться от любых излишеств, даже вроде бы полезных. В конце концов классическая философия стала различать необходимые потребности, как пища и питье, и излишества, и законной признавала только удовлетворение первых потребностей: конечно, человек, обреченный на голодную смерть, счастливым не будет. Тогда как Фейербах говорит об индивидуальных потребностях, специфичных именно для человека как существа: например, общение с другими людьми, хождение в гости или отмечание праздников, в чем животные не нуждаются. Аристотель бы сказал, что это человеческое общение реализует счастье, например, что счастливый человек всегда хочет что-то рассказать друзьям и что-то им подарить, но не что оно является предварительным условием счастья.

Если существо не может удовлетворить свое стремление, будь оно каким угодно, хотя бы только индивидуализирующим и отличающим его сущность от ряда других, оно становится недовольным, мрачным, печальным и несчастным, как, например, енот в тех случаях, когда он не имеет достаточно воды, чтобы удовлетворить отличающее его стремление к чистоте, хотя бы ни в чем ином он не чувствовал недостатка. Любое стремление есть стремление к счастью как во всех других ощущающих существах, так и в человеке, и поэтому оно может овладеть им настолько, что его удовлетворение будет обозначать для него единственное полное счастье, ибо любой предмет, которого он желает и к которому он стремится, является чем-то осчастливливающим человека, поскольку он удовлетворяет это стремление, утоляет его желание; и только потому, что он является таковым, к нему стремятся и его желают.

 Как показывает пример енота, стремление к счастью приравнивается к правильному выполнению отдельных физиологических функций, причем не только внутренних и незаметных (правильное пищеварение; не всегда на лице видны следы неправильного пищеварения), но и обращенных вовне, таких как стремление к чистоте, отличающее данный биологический вид и служащее условием его выживания. При этом Фейербах не уточняет, енот недоволен, если нет рядом воды, потому что переживает за себя как за родовое существо, ответственное за благополучие рода, или потому что ему так же это неприятно, как незаметные проблемы со здоровьем. И то, и другое для Фейербаха объединено как инстинкт, индивидуализующий существо как родовое существо, и поэтому родовое и индивидуальное не различаются.

Поэтому первейшим условием воли является ощущение. Где нет ощущения, там нет страдания, боли, нездоровья, неблагосостояния, нет нужды и скорби, нет недостатка, потребности, нет голода и жажды, короче – нет несчастья, нет зла; но там, где нет зла, нет и сопротивления, противопоставления себя, нет стремления, нет усилия и желания отразить зло, нет воли. Противоволя (Widerwille) в отношении к нужде и скорби – отвращение – вот первая воля, та воля, при помощи которой чувствующее существо начинает и сохраняет свое существование.

 Фейербах высказывает обычную для науки его времени мысль, выводившую все эмоции из реакций, то есть из претерпевания внешнего воздействия, а не из собственного действия существа. Эта мысль не свойственна классической философии, для которой действие предшествует реакции, и например, зрение чаще понимается как деятельность глаза, а не как реакция на раздражение. Для классической философии действовать (например, расти или двигаться) – в самой природе живых существ, даже если бы они ни на что не реагировали, не сталкивались с затруднениями. Скажем, в христианском богословии ангелы действуют, но ни на что не реагируют, кроме как если по воле Бога. Но развитие естественных наук сделало слово «реакция» универсальным понятием для всех дисциплин, от химии до психологии, и тем самым предпочтительнее стало говорить о реакции, проверяемой экспериментально, чем о собственном действии организма, про которое невозможно было доказать, что оно не реактивно.

Воля не свободна, но она хочет быть свободной. Однако свободной не в смысле неопределенной «бесконечности» и беспредельности, которую приписывают воле наши супранатуралистические, спекулятивные философы, не в смысле безымянной и бессмысленной свободы, но свободной только в смысле и во имя стремления к счастью, свободной от зла, каково бы оно ни было.

 Супранатуралистический (слово из латинских корней) – стоящий над природой, иначе говоря, делающий выводы не из наблюдений над природой, а из поиска более общих начал, которым должна подчиняться природа. Фейербах использует это слово почти как синоним слова «спекулятивный», то есть созерцательный, исходящий в исследованиях природы из каких-то общих начал, доступных только уму, а не опыту.

Каждое зло, каждое неудовлетворенное стремление, каждое неутоленное желание, каждая неприятность, каждое чувство недостатка, каждая утрата суть возбуждающее и раздражающее нарушение или отрицание врожденного каждому живущему и чувствующему существу стремления к счастью, а утверждение стремления к счастью, сознательно противопоставляющее себя и противодействующее этому отрицанию, и называется волей. «Воля без свободы – это пустое слово», – говорит Гегель.

 Русское слово «воля» часто выступает как синоним слова «свобода», но в немецком языке воля – это прежде всего решение, принятое и которое нельзя отменить, вернуть обратно, то, что мы скорее назовем «начальным действием воли» или «выбором». Гегель устанавливает юридическое соответствие: человек не может отвечать за свой выбор, если ему или ей не была предоставлена свобода выбора.

Но прежде всего свобода без счастья, свобода, которая не является в то же время свободой от устранимого, разумеется, зла жизни, а оставляет в неприкосновенности даже самые кричащие бедствия жизни, спекулятивная свобода немцев, бытие которой равняется небытию, отсутствие которой не ощущается как зло, а наличие – как благо, – такая свобода является пустым и лишенным смысла словом. Там, где зло не ощущается больше как зло, где гнет деспотизма, какого бы рода он ни был, не ощущается как гнет, там и свобода от этого зла, от этого гнета не ощущается больше как счастье и к ней не стремятся как к счастью; но там, где существо перестает желать счастья, там оно перестает желать вообще, там оно впадает в слабоумие и идиотизм.