Читать книгу "Сибирские сказания - Вячеслав Софронов"

– Конешно, – баба на мужика обиделась, – в нашем хлеву щелей, как в сите, того и гляди, и меня и корову выдует напрочь.

– Не твоего ума дело. – Захару тожесь обидно стало за укоризну этакую. – Щели в хлеву специально устроены, чтоб сено продувало, сушило, сырость не заводило. Ты вон глянь, у тебя горшок из-под квашни второй день не мыт стоит, а я молчу, помалкиваю, в твои бабские дела нос не сую, тихонько молчу.

Тут уж баба так разобиделась за горшок немытый, что все Захару и припомнила: и что половицы в избе скрипят, и банька хуже других, и у лесенки на чердак ступени расшатались, полопались, убиться до смерти при таком мужике можно.

Захар слушал-послушал свою жену законную, в брани неугомонную, ногой топнул, притопнул, на пол плюнул, кулаком стукнул:

– Видать, жена, твоя взяла. Верно, давно не битая, коль такая прыткая. От пожара, от потопа, от злой жены Боже охрани! – Шапку в руки и долой со двора, пока баба в полон не взяла.

А куда мужику из дому идти, коли нет родни? Родня есть, конечно, да делами занятая, в будний день гостей не особо привечают, на крылечке не поджидают. Пошел Захар к бабке Арине, что самогонкой завсегда богата, добра такого полна палата. Выпросил бутылочку в долг до праздничка и прямиком к другу своему Кольке Урубкову.

Зашли к тому в баньку, на порожек сели, по маленькой, по махонькой и уговорили бутылочку. Тут Захар и расскажи Кольке про самородок куриный все как есть. Колька не верит, на смех поднял: мол, то не золотой, а вовсе пустой камень, каких полно по речке валяется, крутится, ногами пинается, по песку катается. Не смеши, Захар, народ, а то он тебя засмеет, высмеет, за дурня выставит.

Схватил его Захар, слегка пьян, за грудки, поднял с порожка, повел по дорожке в дом к себе самородок казать, правду доказать.

Колька самородок в руки брал, на зуб пробовал, ножиком острым поковыривал, да и сам засумлевался, головой закрутил, задышал часто.

– Айда, – говорит, – к заготовителю, что на постое у Наума Куприна живет, он мужик сурьезный, грамотный, должен знать, понимать в камешках толк. Камни щупать – это тебе не быкам хвосты крутить, рога гнуть. И в скотине не всяк мужик понимает, хоть с малолетства подле нее живет, а в каменьях и подавно.

Пошли они к заготовителю. Тот у Наума в горнице сидит при очках, чаек с блюдечка хлебает вприкуску с рафинадом да шаньгами закусывает. Колька Урубков, сапог не снимаючи, не разуваючись, без здрасте-досвидания к нему подходит, камешек на стол бух, да и спрашивает:

– Слушай-ка, ученый человек, с городу приезжий, в жизни толк понимающий, дело свое знающий. К нам дурака не пошлют, не зашлют, а то мы ему такого лыка в строку насуем, напотчуем, что и на десяти жеребцах не увезет. Нашли мы камень непростой, на вид золотой, а сами сумлеваемся, менжуемся, а вдруг да промашка. Пособи горю нашему, пощупай камешек.

Заготовитель камешек в руки брал, на свет выносил, рукавом потер, языком полизал, а потом и спрашивает мужиков:

– Где взяли, сыскали? Может, там еще такие есть?

Обсказал Захар все как есть: и про черную курицу, что ни единого яичка не снесла за весь свой куриный век, и про то, как они с бабой об обновках размечтались, а потом разругались, да еще от себя добавил про дурость бабью и про горшки по нескольку дней не мытые.

Заготовитель очки тряпочкой протер, носом шмыгнул и предлагает Захару:

– Раз тебе пила «Дружба» нужна, то я твоему горю пособлю, дам денег на пилу взамен камешка. А его я в город свезу, сдам куды положено. Похоже, непростой тот камень, но без микроскопу мне определить всего доподлинно невозможно. Потому вот вам мужики на две бутылки водки, а как распознаю золотой то камешек или галечный катыш, то тогда и весь расчет произведем.

Так и порешили, по рукам ударили, водку даровую выпили, с песнями по деревне пошли. Мужики их встречают, дивятся – что за праздник на дворе посреди недели. Колька им и кричит:

– Кто пьян да умен, два угодья в нем. Мы с Захаром на пару задарма нажрались, напились, а будет невтерпеж, так еще нальешь.

Мужики их послушали, порядили, видать облигацию пропили, покуда бабы не прознали, хорошо погуляли.

Дошли до Колькиного дому, а тут он и сообразил:

– Захар, а Захар, это почему ж у твоей куры-полудуры в зобу камешки водятся, а у моих нет в брюхе таких?! Или мы с тобой не родня? Или твоей бабы отец с моим зятем Димки Вохрина сына не крестил, вместе не пил? Так чем твои куры моих лучше? Айда, проверим.

– Точно, – говорит Захар, – свой своему поневоле брат. Твоей бабушки внучатый козлик моей теще названной курице свояком приходится. Потому пошли твоих курей потрошить, резать, авось еще на литру водки найдем, вызнаем. Тогды на неделю загулям, приход напополам, убыток поровну. А когды мне заготовитель пилу с городу привезет, то я тебе дров первому напилю, накромсаю.

Обнялись мужики, поцеловались и пошли к Кольке в курятник кур проверять, самородки искать. Взял каждый по ножу и всех кур, как врагов народа, к высшей мере прямо в курятнике и приговорили, ни одной в живых не оставили. Пух, перья летят, Захар с Колькой ножами машут, потроха с них на землю спускают, расправляют, проверяют, щупают. Такая баталия идет, что расскажи кому, и не поверит.

Прибежала баба Колькина, руками машет, дрын схватила и на мужиков:

– Ах вы, ироды, курохваты, нет на вас доброй лопаты промеж глаз засветить, до смерти забить! Вы чего ж с курями сотворили, всех порешили?! Пьянь, рвань несусветная, беспросветная! Пошли отсюда вон, чтоб духу не было!

Колька ей и отвечает:

– Ты не шуми, не брани, а выслушай сперва, перво-наперво, как мы через энтих кур наших разбогатеть могем, в достатке заживем. Захар вон у своей курочки-дурочки нашел самородок на полтыщи рублев, а наши квохчи чем хуже?

Но баба его и слушать ничего не желает, не хочет, выставила мужиков вон со двора, ворота на засов закрыла, меж побитых кур ходит, слезьми горькими исходит.

Сели мужики на бревнышки, закурили по папиросочке; сидят, рядят, где же еще можно самородки сыскать.

– Слушай, Захарка, – Колька толкует, – пошли до Петрухи Зявина, у него поищем. У него баба не такая злая, как моя, не выставит.

– Так у них и курей сроду не было, чего к ним тащиться, мудями звенеть, телом потеть? Лучше к бабе Арине пойдем, самогонки возьмем и завьем наше с тобой горе веревочкой, друг Колька, а то на душе горько.

– Зато у Зявиных боровок содержится годовалый, вес у него немалый, может, с ним повезет, да у него в пузе алмаз окажется, – Колька не сдается.

И пошли-таки два друга к Звягиным, взбаламутили Петруху. Боровка закололи, ничегошеньки в пузе у того не выискали, зато мясо пропили все как есть. Два дня гуляли. А чужой пример идет людям в манер: кинулись-соблазнились деревенские наши все как есть птицу домашнюю проверять, знамо дело, резать-потрошить. А больно резвые так и на свиней, на барашков с овцами ножики наточили, заодно и их порешили. По всей деревне словно Мамай прошел: тихо по дворам стало. Ни тебе петух утром не закричит, ни гусики не загогочут, ни порося не всхрюкнет. Колька так тот все на корову свою, Зорьку, косился, поглядывал на пузо, уж больно толстое. Так баба корову дойную от него на два замка запирала, с берданкой у окна сидела, караулила. Только не слышно было, чтоб кто где-нибудь новый самородок сыскал, перед народом похвастался. Но у нас ведь народ такой, не больно разговорчивый: найдет – молчит, а и потеряет – опять ни словечка не обронит.