Читать книгу "Загадка уральской Мадонны - Наталья Александрова"

Он согласился без лишних разговоров.

Я дала ему старый холст, который где-то раздобыл Алессандро, и еще несколько хороших репродукций «Мадонны дель Пополо», несколько качественных цветных фотографий.

Но этого было мало – ему непременно нужно было видеть оригинал. Даже самая лучшая фотография искажает нюансы цвета, не говоря уже о характере мазка, толщине красочного слоя. В идеале ему нужно было, чтобы оригинал стоял перед ним во все время работы. Художники-копиисты обычно так и работают – в музейном зале, перед той картиной, которую они копируют.

Но мы никак не могли этого допустить.

Мы должны были все сохранить в тайне.

Однако Митя настаивал на том, что должен хотя бы внимательно осмотреть картину, причем не один раз.

В своем теперешнем виде Мите нельзя было показаться в музее. Для начала его бы туда просто не пустили. Тогда я привела его в порядок, побрила и подстригла, купила ему новый недорогой костюм, и на следующий день он с самого утра пришел в музей.

Митя прошел в зал «Мадонны» и остановился перед картиной. Он стоял перед ней час и другой.

Я занималась своими делами и только изредка заходила в зал проведать его.

Он стоял неподвижно, как статуя, и только его глаза двигались, как будто впитывали, поглощали картину сантиметр за сантиметром, мазок за мазком.

Проходя мимо него третий раз, я вполголоса сказала:

– Хватит, пора уходить. Это уже выглядит подозрительно.

Но он, кажется, даже не услышал меня.

Мне пришлось повторить эти слова громче, еще и еще раз, пока он наконец не оторвался от созерцания картины. Повернувшись ко мне, он недовольно проговорил:

– Мне нужно еще посмотреть… еще немного… я почти ничего не успел увидеть…

– Потом придешь еще раз. Сейчас пора уходить. Ты же помнишь – мы должны сохранить все в тайне.

Он неохотно подчинился мне, ушел домой и тут же принялся за работу и работал, не отрываясь на еду и сон. Когда я зашла к нему на следующий день, он все еще стоял перед мольбертом, нанося мазок за мазком. Я предлагала ему поесть и отдохнуть, но он не слышал меня, он работал яростно, самозабвенно.

Должна признаться, что за всеми этими хлопотами и волнениями я совсем забыла про Антона. А он заметил, что я переменилась, и тем вечером спросил, что со мной происходит.

– У меня важная и срочная работа, – сказала я, отводя глаза.

– Какая уж такая важная и срочная работа может быть в вашем музее? – переспросил он пренебрежительно.

Я ответила что-то резкое и ушла в другую комнату.

Потом мне стало стыдно – я чувствовала свою вину перед Антоном и пыталась во всем обвинить его. Его равнодушие, невнимательность, черствость.

Когда на третий день я зашла к Мите, он осунулся, потемнел лицом, но все еще самозабвенно работал. На этот раз он сразу заметил меня, оторвался от работы и сказал, что ему нужно еще раз взглянуть на оригинал.

Я взглянула на его копию и пришла в восторг: она была прекрасна, на мой взгляд, ее невозможно было отличить от оригинала.

Но Митя был непреклонен, он повторял, что работа не закончена, что отдать ее в таком виде он не может, а чтобы ее закончить, ему непременно нужно еще раз побывать в музее.

Я согласилась, заставила его отмыться от красок, побриться и снова привела в зал «Мадонны».

На этот раз он провел там всего час, простоял этот час перед картиной, не шевелясь и почти не дыша, потом снова вернулся домой и встал к мольберту.

Когда я зашла к нему на следующий день, Митя спал на матрасе, брошенном на пол, рядом с ним валялась пустая бутылка из-под водки, а на мольберте стояла законченная картина.

Он не только завершил ее, но успел состарить, тщательно нанеся кракелюры – едва заметные трещины красочного слоя, которые оставляет на картинах время, как морщины на женской коже.

Картина была прекрасна.

Я ни за что не отличила бы ее от оригинала. Да что – я, ее не отличил бы ни один специалист. Только если провести полноценную дорогостоящую экспертизу с использованием современных технических средств. Но кто же станет тратиться на экспертизу признанной копии, хранящейся в провинциальном музее?

Теперь все было готово.

Нужно было вынести картину из музея и заменить ее Митиной копией.

Я пришла в зал «Мадонны» и увидела там Александра. Моего Алессандро. Он стоял перед картиной почти так же неподвижно, как перед тем Митя, и так же пристально смотрел на нее.

Но если в глазах Мити было жадное восхищение профессионала, который видит совершенную красоту и пытается понять ее секрет, чтобы повторить его, то в глазах Алессандро было сомнение и подозрение, как будто он хотел понять, не обманет ли его эта картина, не предаст ли в последний момент.

Я остановилась перед ним и проговорила вполголоса:

– Сегодня я ее заменю.

– Подожди, – ответил он так же тихо.

– Подождать? Чего? Промедление опасно. Копия готова, и нужно…

– Сначала нужно еще раз проверить, убедиться, что это действительно оригинал, подлинник работы Рафаэля.

– Не поздно ли проверять? Ты же говорил, что не сомневаешься. Ты говорил, что уверен в авторстве Рафаэля…

– Я в этом действительно уверен. Но моя уверенность стоит недорого. Когда картина будет у нас, когда мы найдем для нее покупателя, ее будут проверять очень тщательно. И мы не можем облажаться. Поэтому сейчас нужно, чтобы ее проверил серьезный специалист. Специалист, который не ошибается.

– Но если серьезный, авторитетный специалист проверит «Мадонну» и установит, что это подлинник, вся твоя… вся наша операция полетит к черту! Картину заберут в Москву, и на всех наших планах можно будет поставить крест…

– Ты меня не поняла. Ее должны проверить так, чтобы об этом никто не знал. Разумеется, никто, кроме нас.

– И как ты это себе представляешь?

– Это должен быть специалист, уже отошедший от дел. Специалист, затаивший обиду. Специалист, для которого такая экспертиза будет делом чести, вызовом, последним достижением в карьере…

– О ком ты говоришь?

– Об Андрее Ивановиче Охотникове. Ты ведь училась у него. Он тебе не откажет.

Я почувствовала еще один укол в сердце – не первый за эти дни и, как я подозревала, далеко не последний.

Я поняла, как иезуитски Алессандро все это продумал. Прежде чем познакомиться со мной, он все про меня узнал – вплоть до того, что я училась в Академии художеств у старого, уважаемого профессора Охотникова.